— Я думал, люди с аутизмом не способны к обману, — заметил я.
Я буквально видел, как Келли отчаянно пытается найти адекватный ответ на мое утверждение — которое, разумеется, являлось грубым обобщением, зато вполне отвечало ее представлениям об аутизме. Но Бронвин не позволила себя отвлечь.
— Профессор Тиллман, — произнесла она. — Давайте перейдем к сути дела. Хадсон отстранен от занятий на всю последнюю неделю четверти. Если он хочет вернуться после каникул, мы рассчитываем, что он пройдет диагностику на аутизм. Мы готовы признать, что диагноз может оказаться отрицательным. Но вы сами слышали, что Келли говорит по поводу альтернативного варианта.
— Вы считаете, что Хадсон — либо аутист, либо психопат, верно я вас поняла? — проговорила Рози. — Потому что какой-то ребенок утверждает, будто он убил птичку. Вы хотя бы осознаете — вы обе, как сотрудники школы, — к каким последствиям может привести подобного рода неверная оценка — когда речь идет об одиннадцатилетнем? У вас есть хоть какая-то…
Я хорошо знал Рози. Еще чуть-чуть — и она вставит в свою речь обсценное выражение, и беседа выйдет за рамки разумного.
— Полагаю, нам необходим тайм-аут, — заметил я.
— Извините, — проговорила Бронвин. — Я неудачно выразилась. И я прекрасно понимаю, что вы оба пытаетесь заступиться за своего сына, как сделали бы на вашем месте любые родители. Но это не первый наш с вами разговор и не первый инцидент, и продолжается это уже целый год. Теперь наступил момент истины. Если мы не получим ясное представление о том, с чем мы имеем дело, — от профессионала, от того, кому вы тоже готовы доверять, — мы не сможем просить наших преподавателей старших классов заниматься Хадсоном. Справедливо, не так ли?
— Когда вам нужны результаты диагностики? — спросил я.
— Нам надо знать… не позже чем к концу учебного года. И еще — извините, но я выскажусь без обиняков: если за это время, до того, как мы получим диагноз, произойдет еще какой-то подобный инцидент, хотя бы отдаленно напоминающий этот… нам придется просить вас забрать Хадсона из школы.
В этот вечер мы не поехали в бар — несмотря на график. У Хадсона произошел еще один срыв — спровоцированный тем, что Рози сообщила: мы оказались не в состоянии снять с него обвинение в убийстве голубя. Заверения в том, что сами мы еще не пришли ни к каким определенным выводам и рассчитываем, что Хадсон сможет остаться в школе хотя бы до конца учебного года, и будем поддерживать его вне зависимости от того, солгал ли он первоначально, никак не помогли.
Казалось, гнев Хадсона направлен не на Рози, не на меня, не на директора школы, даже не на доносчика, а как бы на совокупность людей и событий, которая и стала причиной того, что он воспринимал как неправосудное решение: «Жутко несправедливо».
Хадсон настаивал на том, что не убивал птицу. Он признавал, что, может быть, вначале утверждал, будто видел, как она погибла: он предположил тогда, что она лишилась жизни точно так же, как птица в нашем дворе.
В детстве я никогда не убивал животных, но если бы я такое проделал, то, вероятнее всего, солгал бы родителям — от стыда за содеянное. События развивались аналогичным образом, когда я по неосторожности потерял свои часы. Мне следовало признать, что Хадсон может поступать так же.
Пока мы беседовали с Хадсоном, я пропустил звонок с номера Алланны. Я проверил звуковые сообщения. Голос на последнем принадлежал не Алланне. Это был голос, который я слышал у себя за спиной на фестивале плавания. Он же доносился с верхней лестничной площадки дома-магазина. Как и в обоих предыдущих случаях, звучал голос воинственно.
— Это Гэри Киллберн. Мы не встречались, но вы знаете, кто я. Звоню сказать, что наша дочь больше не будет общаться с вашим парнем. Незачем объяснять почему. Надеюсь, вы найдете ему какое-то лечение, прежде чем он сделает с человеком то, что сделал с этой птицей.
На следующий вечер Рози прибыла в бар вместе с Хадсоном.
— Сегодня не твоя смена, — заметил я.
— Знаю. Хадсон хотел поговорить со своими друзьями. А мне нужно поговорить с тобой. Возможно, и с тобой тоже, Мин. Не исключено, что мне понадобится перейти сюда на полный рабочий день.
— Что случилось? — спросила Мин.
— Иуда.
— Всегда во всем винят начальника. И правильно. — Мин рассмеялась.
— У нас была первая встреча с организацией, которая может дать грант. Вчера. Я не смогла прийти, потому что… ну, неважно. Вместо меня пришел коллега. У Иуды есть свой человек в этой организации, он этому человеку потом позвонил — и, судя по всему, он им страшно понравился. В смысле — коллега.
— Ну и что? Ты им наверняка еще больше понравишься, — заметила Мин.
— В отборочной комиссии есть одна проблемная женщина. Она представитель клиентов, а значит, у нее самой есть в прошлом или в настоящем… особенности психического здоровья. Иуда называет это — «неуравновешенная». Стефан ее завоевал, так что — зачем рисковать и ставить кого-то другого вместо него?
— Он может опять назначить Стефана научным руководителем? Серьезно? — спросил я.
— Отныне он может делать что ему заблагорассудится. Я ухожу. Завтра же.
— Почему? — осведомилась Мин. — Ну да, ты наказываешь своего босса. А еще какие причины?
— Удобный случай, чтобы начать с чистого листа.
— Это я понимаю. Но ты же делаешь очень важное дело.
— Он меня как раз этим и шантажирует.
— Подожди, пока у тебя не нарисуется другая работа. В один прекрасный день человек с биполярным расстройством сохранит свою личность и не покончит с собой — благодаря тебе. И ему будет наплевать, придурок был твой босс или не придурок, и как называлась твоя должность, и вообще кто ты такая. Делай что можешь — для себя, и для своей мечты, и для мира. И не наказывай начальника, плюнь на это. — Мин рассмеялась и отхлебнула мохито. — Конечно, я должна была так сказать. Я же сама начальник.
— А тебе случается вести себя по-придурочному?
Она снова засмеялась:
— Спроси у моих сотрудников. Они тебе наверняка скажут, что я упиваюсь властью.
Лежа в постели, я мысленно оценивал общее положение вещей. Три месяца назад я столкнулся с рядом проблем, казавшихся совершенно непреодолимыми. Мне представлялось, что я уже нашел стратегию для решения их всех — а также первоначально нераспознанной проблемы моего недостаточного участия в жизни семьи.
Эта проблема была успешно решена: я чаще виделся с Хадсоном и проводил время с Рози. Я активнее посещал отца (до его смерти) и кое-что узнал и о нем самом, и о наших с ним отношениях. Наш бар (задним числом выходило, что это была наиболее рискованная составляющая плана) работал успешно. Если он продолжит расти, и я полностью выкуплю свою долю, то в конце концов стану зарабатывать там не меньше, чем на должности тонущего в стрессах недостаточно квалифицированного ученого. Обвинение в расизме, судя по всему, снова кануло в пучину забвения после недолговечного воскрешения из-за статьи о баре. Дейв жил в Австралии, зарабатывал деньги, сбрасывал вес и повышал самооценку.
