Вид у директора был недовольный. Мы вышли за дверь.
— Ты собирался спустить это на тормозах, а? — заметила Рози. — Из-за того, что с тобой случилось во время Великой…
— Возмутительной ситуации на лекции по генетике. Совершенно верно. Он…
— Вот почему они хотели, чтобы ты пришел без меня. Мистер Приятность. Мистер Эмпатия. Мистер Солидарность Белых Мужчин.
— Не исключаю. Однако…
— По-твоему, это нормально — обзывать Хадсона нацистом?
— Грамматическим нацистом. Это широко распространенное выражение. Мой отец был именно таким. А в «Зайнфельде» есть суповой нацист
[15].
— Дон, тебя уволили — ну, временно отстранили от работы — как раз за такие вещи. Я не говорю, что так должно быть и с Нилом. Но мы все-таки должны дать сдачи.
Рози настояла, чтобы мы выпили по кофе и «никуда не спешили».
— Пусть она дойдет до кондиции.
Когда мы вернулись, я не мог заметить никаких признаков того, чтобы директор дошла до кондиции. Она расхаживала по коридору возле своего кабинета — вероятно, размышляя над какой-то проблемой.
— Спасибо, что вернулись, — проговорила она. — Я лишь хочу еще раз подчеркнуть: мне действительно очень жаль, что так случилось.
— И нам тоже очень жаль, — отозвалась Рози. — Может быть, вам известно, что после аналогичного, хотя и значительно менее вопиющего инцидента, который случился в университете, с участием студентов, а не школьников, Дон решил, что с его стороны будет правильно оставить свое место.
— Да… нам было известно… и я подумала, что он мог бы понять — все мы делаем ошибки…
— Совершенно верно, — заметил я. — Кролик произнес нечто совершенно неприемлемое. Нам следует рассмотреть вероятность того, что у него аутизм.
Последнее утверждение не входило в нашу схему «добрый и злой полицейский», но я видел, что Рози с трудом сдерживает смех.
— Нам лучше пройти в кабинет, — предложила директор. Она провела нас к креслам в углу, а не к тем, которые располагались напротив ее стола.
— Я понимаю вашу точку зрения, — заявила она. — Вполне возможно, что Нил проявил излишнюю поспешность, отнеся Хадсона к определенной…
— Вы называете ребенка нацистом, его одноклассники это подхватывают, а затем вы сообщаете, что ребенок не пользуется среди них популярностью, — отчеканила Рози. — И предлагаете психиатрическое вмешательство.
— Это произошло не в том… Как вы предпочли бы, чтобы мы отреагировали?
— Сейчас уже середина третьей четверти, — произнес я, следуя полученным от Рози указаниям. — Возможно, не стоит нарушать сложившийся порядок. Возможно, мы могли бы воздержаться от каких-либо действий до конца учебного года. Когда мы сможем принять во внимание еще и то, что произойдет за это время.
— Мы постараемся сделать все возможное по поводу этого прозвища. Но, так или иначе, нам придется перевести Хадсона в один из параллельных классов.
— Зачем? — спросил я. — Ему не нравятся перемены.
— Я это понимаю, но… видите ли… перемены — часть жизни, не так ли? Может быть, этот переход поможет ему стать более стойким. Но причина не в этом.
По моему личному опыту, выработка стойкости редко служит целью для того, чтобы что-нибудь сделать. Как правило, стойкость объявляют целью уже после того, как требующее ее действие совершено или запланировано.
— Если в конце учебного года вы все же решите подать официальную жалобу, нужно, чтобы мы при этом не выглядели так, словно не совершали вообще никаких шагов по исправлению ситуации. Мы не можем оставить Хадсона с учителем, который предположительно придирается к нему.
— Это выглядело бы не очень красиво, — подтвердил я.
— Вот хрень, — произнесла Рози, когда мы вышли. — Знаешь, почему она его переводит?
— Вероятно, не для того, чтобы развить в нем стойкость.
— Она не хотела, чтобы учителю Хадсона пришлось перед нами отчитываться.
— Что как раз и входило в твои намерения.
— Совершенно верно.
— Вы им рассказали про кличку. Обещали, что не будете. А сами рассказали. И теперь мне придется перевестись в другой класс.
Это было великолепное резюме того, что мы совершили. В свое время именно за такие поступки я ненавидел родителей. И именно таких поступков я всеми силами стремился избежать по отношению к Хадсону. Я с нетерпением ожидал, как Рози объяснит собственное поведение.
— Дон, объясни сам, — попросила Рози. — Ты же там был. Я попытался вспомнить все обстоятельства. Они включали в себя межличностные взаимодействия, которые не описываются точными терминами и поэтому ускользают из памяти. Но я сумел припомнить одну важную вещь.
— Мы пытались действовать в твоих интересах, — объявил я. — Раскрытие прозвища призвано было достичь цели более высокого порядка.
— О чем вы говорите?
Мы с Рози переглянулись.
— Вы вечно с ними говорите, я же знаю. О чем?
Мы с Рози снова посмотрели друг на друга.
— Мистер Уоррен думает — со мной что-то не так, да? Потому что я терпеть не могу крикет и «Гарри Поттера», и хожу в шортах, и дружу с девочкой. И знаю всякие вещи, которых он не знает. И… — Хадсон встал. — Вот почему вы мне устраиваете эти тренировки. Вы хотите меня изменить.
— Наша цель — чтобы тебе было легче в школе, — сообщил я.
— Вам не нравится, какой я. Иначе вы не хотели бы меня изменить.
— Мы тебя оба любим, — вмешалась Рози. — Твой отец пытается учить тебя разным штукам — как все отцы. Дед заставил его в семь лет заниматься карате. Вначале ему это не нравилось, но теперь… Ты ведь рад, что умеешь кататься на велосипеде, правда?
— Я не хочу об этом говорить, — произнес Хадсон. — Я плохо себя чувствую. Вряд ли я смогу завтра пойти в школу.
— Рано или поздно это должно было произойти, — заметила Рози, после того как Хадсон отправился в свою комнату. — Как ты теперь хочешь поступить?
— Мне надо на работу.
Перестраивая свое расписание, я в свое время забыл выделить время под продолжительные беседы в ходе вечерней передачи дел от меня к Рози. В баре мне требовалось быть строго в 18:00. А любые попытки Рози уйти с работы пораньше вызывали характерный «закодированный» ответ со стороны Иуды.
— Иуда говорит: «Нет проблем, Рози, мы знаем, что тебе надо присматривать за Хадсоном. Что бы ты сейчас здесь ни делала, это может подождать до завтра».
