– Повесь меня в Гостиной, – сказал я.
Нзази протянул мне рюкзак, кивнув. Как и в предыдущем кивке, в этом содержался ответ.
И я знал, что Коко была права: Нзази было что сказать, если вы знали, как слушать.
– Спасибо, – сказал я.
И опять он кивнул.
– Я сморщусь от холода, как татуированные яйца, – сказала Коко.
За нашими спинами они с Базом и Тофером дрожали в снегу. На их нерешительных лицах застыло ожидание. Мне было стыдно, будто я мог винить себя за холод, а еще за то, что я не знал, что должно случиться дальше.
– Эй, – сказала Коко, подходя к вывеске и показывая в нижний угол. Под словом «Подкрасьтесь!» кто-то сделал в дереве надрезы:
Б. Б. →← Д. Дж.
– Что это значит? – спросила Коко.
– Это инициалы родителей. – Слова повисли в воздухе, как дым. Это были неповоротливые слова. Неловкие. Это от мороза: он делал слова тяжелыми, грузными. – У них были татуировки на плечах. С компасами. Папин показывал на восток, а мамин – на запад. Чтобы они никогда не теряли друг друга.
Падал холодный снег.
Поднимались теплые слова.
Всю жизнь я чувствовал способность чувствовать горечь и жалеть себя. Но лишь в очень редких случаях мне хотелось улыбаться и хмуриться одновременно, но я не мог ни того, ни другого. Я вспоминал, каково это было, когда мои родители были вместе. Мир словно был веткой дерева, и они делили один кокон. Мама сейчас должна быть здесь, со мной, должна разбрасывать со мной прах, а не искать себе нового партнера по кокону. Папа написал письмо ей, и, как бы бойфренд Фрэнк ни хотел стать мужем Фрэнком, ему никогда не стать Первой Любовью Фрэнком. Мама была папиным Повсюду. И теперь моя миссия должна быть ее миссией.
Внезапно крохотные ручки Коко крепко обвили меня за пояс. Ее объятия сняли чуть-чуть веса с моей души – сделали Сингапур возможным, хоть и маловероятным.
Я повернулся к Тоферу:
– Можно я займу у тебя немного чернил для татуировки? И карандаш?
Тофер кивнул и побежал обратно в «Гостиную».
Не успел я понять, что происходит, Мэд, Баз и Нзази сгрудились вокруг нас с Коко, защищая от холода как стайка пингвинов. Не знаю, как так получилось, но, может, исполнение желаний мертвого романтика как-то сплачивает людей, что ли. Не скажу, чтобы я был недоволен.
Раньше мне не приходилось быть пингвином.
Через минуту вернулся Тофер; он принес не только чернила и карандаш. Тофер протянул мне фото.
– Мы фотографируем почти все наши работы, – сказал он. – Тогда я, конечно, еще не работал в салоне, но эти тату, о которых ты рассказывал… я вспомнил, что видел их в нашем альбоме.
Я внимательно смотрел на фотокарточку.
Татуировки были иссиня-черные, свежие, в рамках порозовевшей кожи. Два плеча, два компаса. На восток, на запад. Идеальное сочетание.
– Ты ведь ранняя Глава, да, Тофер?
Его глаза засияли.
– Я тогда совсем пропащим был. Эти ребята отвели меня в свой пипецкий волшебный парник, разрешили спать на диване, по очереди следили за мной, пока у меня был отходняк. Потом Баз отвел меня в ближайшую группу анонимных алкоголиков. Они спасли мне жизнь, чувак. Я очень горд, что стану частью книги.
Коко отошла от нашей стайки, чтобы обнять Тофера. Я улыбался сердцем, подняв вверх старую фотографию родительских татуировок.
– Можно я возьму себе?
– Еще бы, чувак.
Я засунул фото в рюкзак и достал урну. Странно. Я так долго не решался прикоснуться к ней, а теперь мне придется запустить туда руку.
Я раскрыл бутылку темно-синих чернил. Затем я оторвал липкую ленту от урны и снял крышку. Набрал щепоть папиного праха и высыпал в бутылку краски, закрыл и встряхнул.
Макнул кончик карандаша в синие, пепельные чернила, и повернулся к вывеске.
Б. Б. →← Д. Дж.
Краска в моих руках напомнила мне о Матиссе и о том, как он верил, что у каждого лица есть свой ритм. Следовательно, она напомнила мне об отце, который рассказал мне про Матисса, и вот посмотрите на меня: совмещаю Матиссов инструмент и папины кости.
– Повесь меня в Гостиной, – сказал я снова. И снова.
И снова.
МЭД
Было уже, наверно, около десяти. Снег еще падал, но мягко, словно снежинки на время застывали, порхая куда угодно, только не вниз. Чуть позади меня Баз судействовал в великом поединке между Коко и Зазом: они играли в камень-ножницы-бумагу.
Вик уверенно вел процессию к парнику, чем подтвердил свое недавнее заявление, что его бабушка с дедушкой раньше жили неподалеку. Незначительное совпадение, хотя он отзывался о нем иначе.
Он назвал это совпадение столкновением.
В паре кварталов от сада на меня что-то нашло. Я припустила вперед и зашагала с Виком в ногу.
– Эй, – сказала я.
– Привет!
– Как дела?
– Ничего.
– Тебе нужна шапка.
– Ты о чем?
– Что значит, о чем я? Я о том, что на улице холодно и тебе нужна шапка.
За нашими спинами взволнованно верещала Коко: она выиграла раунд.
– Ну это… я вчера уходил в спешке.
– У меня есть запасная в парнике, напомни, я дам тебе. Было похоже, что у моего тела была какая-то идея, которую оно забыло рассказать мозгу. Думаю, что это все ночной снег. Я вспомнила разговор вчера вечером, тоже в снегу, когда мы вдвоем стояли в тени Ling. Вик склонился над папиной урной, а я смотрела и слушала, как он шепчет ему какую-то ерунду, как мне казалось тогда.
Ты был Северным Танцором, племенным скакуном, самым суперским из всех скаковых коней.
Вот она. Идея.
– Вик.
– Что?
– А лошади скачут в снегу?
Он посмотрел на меня впервые с того времени, как мы ушли из «Гостиной».
И я не могу сказать наверняка, но казалось, что он улыбается.
И мы поскакали. И это было супер.
* * *
Мы ждали остальных на старой каменной стене. Старая смоковница шатром раскинулась у нас над головами; ветви блестели ото льда. Через дорогу сад ждал нашего возвращения. Странно подумать, что только этим утром мы с Виком сидели на мосту через канал «У золотой рыбки» и разговаривали, глядя на эту стену, словно мы сейчас были отражением нас тогда.
– Почему ты сказал, что это столкновение? – спросила я, пытаясь отдышаться на морозном воздухе.
– Почему я что назвал чем?
– Сегодня днем. Когда ты рассказывал, как раньше сидел здесь и смотрел в сад. Ты сказал, твои бабушка с дедушкой жили рядом. Сказал, что это столкновение.
