Тебе нужна помощь? Ты причинил кому-нибудь вред? Свои вопросы Баз не брал из ниоткуда; из них было соткано его прошлое. Теперь понятно, почему он так убедительно просил нас не воровать.
Дальше в документе говорилось, что Баз был подозреваемым в одном деле о нападении с избиениями и в другом – о похищении.
Мендес протягивает руку через стол, берет фотографию Томаса Блайта и смотрит на нее, обращаясь ко мне:
– В квартире Блайта не нашли следов взлома. Ничто не пропало. При избиении не использовались никакие инструменты или оружие. Повреждения были нанесены кулаками. Энергичные и многочисленные удары человека с огромной физической силой. И, насколько я могу судить, разъяренного.
Ногти. Вдавить. Глубоко в кожу правого предплечья.
Вдавить и держать.
Теперь сильнее.
Я – сила привычки.
– Баз Кабонго – не тот, кем ты считаешь его, Виктор. Он рассчитывал, что ты станешь последователем. Его последователем. Он считает тебя глупым. А я считаю тебя умным. – Голос Мендес звучал глухо и шероховато, словно она говорила со мной по рации из какой-то далекой страны.
Плохая связь с Сингапуром.
Я смотрю на список судимостей База, и мне в глаза бросается одно слово.
– Похищение?
…
…
– Виктор. Коко когда-нибудь говорила о своем отце?
МЭД
– Это тату-салон, – сказал Баз.
Вик сосредоточенно пил газировку, наклоняя банку как-то боком.
– Что?
– «Гостиная». Это тату-салон. Там работает наш друг, это недалеко отсюда. Можем пойти туда, когда закончим есть.
Мы сидели в пабе «Наполеон», у самого дальнего столика в углу, зажатые между бильярдом и дартс. Разговаривали о списке Вика и пили газировку (все, кроме База: он всегда заказывал воду).
Вик примостился рядом с Коко и Зазом, а мы с Базом сидели напротив.
– А я считаю, что надо было пойти в «Белую манну», – сказала Коко.
Это хакенсакское заведение славилось мороженым на вафлях. Одно упоминание ресторана вызывало у меня слюноотделение, как у собаки Павлова. К несчастью для нас, руководство «Белой манны» не слишком терпимо относилось к невинным шалостям. Например, им не нравилось, когда рыжая коротышка воровала с чужих столов картошку фри.
– Лучшие мини-бургеры по эту сторону Миссисипи.
Я приподняла бровь:
– А ты что, была по другую сторону Миссисипи, Коко?
– А мне и не надо. Я же говорю: «Белая манна» лучше всех. И ты сама это знаешь.
– Надо было тебе помнить об этом, когда ты пошла тырить картошку с чужих…
Словно по команде, перед нами появилась тарелка дымящейся картошки с сыром.
– Вот, ребята. Мои знаменитые картофельные ломтики с острым сыром.
Марго Бонапарт была именно такой, как предполагало ее причудливое имя: она в любую погоду носила резиновые сапоги, обтягивающие разноцветные лосины и длинные хвостики (которые больше походили на собачьи уши, чем волосы). Казалось, у нее никогда не иссякнет запас старых футболок с «Битлами». Отец Марго, Хьюберт Бонапарт, владел пабом «Наполеон». Это значило, что весь мир был у ее ног.
Весь мир, кроме База. Она не могла заполучить База, как бы сильно этого ни хотела. В настоящий момент Баз встречался с какой-то Рейчел; они работали вместе в кинотеатре. У них вроде как было много общего – любовь к фильмам и бейсболу – что делало ее особенной. У База всегда были подружки. Они часто менялись и никогда не бывали у нас. Баз с Рейчел постоянно ходили куда-то ужинать; иногда он оставался у нее, и порой он возил ее в Трентон посмотреть бейсбол. Я вполне могла понять нежелание База мешать личную жизнь с жизнью в Одиннадцатом Парнике.
– Опять потерял мой номер, Мбемба? – спросила Марго Бонапарт. Насколько я знаю, она одна называла База полным именем. Марго достала из фартука ручку и клочок бумаги, записала свой номер и протянула Базу: – Богом клянусь, ты и голову бы свою потерял, если бы она не крепилась к плечам. А жаль, она у тебя красивая. – Тут она переключила внимание на нас: – Бургеры ничего? Если хотите, могу принести салат. В прошлый раз нам доставили слишком много латука, и он скоро испортится. Хотя что это я! Слушайте, пообещайте мне, что оставите место для десерта. Я приготовила кое-что особенное.
Мы заверили Марго, что не наедимся до отвала и подождем ее особый десерт, и она ушла, хлопая своими хвостиками.
– Хотя что это я! – сказала Коко нараспев. – Слушайте, мы просто обязаны оставить место для десерта. – Она засунула в рот вилку с картошкой и продолжила говорить: – Ну и цирк, эта девчонка. Заз, как думаешь, у нее там мороженое?
Заз щелкнул пальцами один раз.
Вопреки имени, в этом заведении не было почти ничего французского, за исключением фразы, которой официанты встречали вас у входа. «Bonjour, mes petits gourmands», что в переводе значило «Здравствуйте, мои маленькие чревоугодники». В диаграмме Венна, где область A = {Люди, которые говорят по-французски}, а область B = {Завсегдатаи паба «Наполеон»}, область пересечения = {Практически никто}. Паб «Наполеон» был воплощением абсурда, и, возможно, поэтому мы так его любили.
Мы быстро расправились с картошкой, и через пару минут Марго принесла салат. У нас уже давно не было новых Глав, поэтому мы почти не разговаривали, пытаясь привыкнуть к присутствию незнакомца за столом. Расправившись с салатом и картошкой, мы пустили по кругу два предмета из урны: письмо и фотографию. Я прочла часть письма вслух. «Вы с Виктором – мой север, юг, восток и запад. Вы – мое Повсюду». Вот что я хотела сказать: “Черт, это самое милое из всего, что я читала”. Вот что я сказала:
– Дорис – это твоя мать?
Вик кивнул, и я прочла вслух места из списка:
– Подвесь меня в Гостиной, швырни меня с Утесов, похорони меня среди дымящихся кирпичей нашего первого поцелуя, утопи меня в нашем колодце желаний, сбрось меня с вершины нашей скалы. Ну, с Гостиной понятно. А Утесы – это на берегу реки?
Баз кивнул:
– Думаю, с этим проблем не будет. Мы можем добраться туда из Энглвуда. – Он посмотрел через стол на Вика: – Насчет остальных мест ест предположения?
– Нет, – ответил Вик, глядя в свой пустой стакан.
Я пустила письмо по кругу; Коко схватила его заляпанными сыром руками и зачитала вслух, попутно запихивая в рот еду. Добравшись до последней части, она остановилась.
– Пока мы не станем старо-новыми. Что это вообще значит-то?
– Они так часто говорили, – сказал Вик. – Я не знаю… Не знаю, что это значит.
Манеры Вика, его голос и язык жестов указывали на то, что он сильно смущен. Будто мы транслировали его личный дневник по радио на всю страну. Разумеется, в письме, в этой «Последней записке» его отца, и правда было что-то сугубо личное.
