Метсики. С их помощью Вик посылал мир ко всем чертям. Я была в восторге.
И тогда я пожалела, что не пнула тех чуваков на мосту по яйцам.
Он повел глазами вверх-вниз, словно в стороны глаза у него не двигаются. Я уже несколько раз видела, как он это делает, но каждый раз меня это удивляло по-новому.
– А кто такой Младший? – спросил он.
И тут у нас под ногами появился, словно призванный королем золотых рыбок, Гарри Конник Младший-Младший.
– Вот он и есть Младший, – сказала я. – Это наша золотая рыба. Я назвала его Гарри Конник Младший-Младший.
– В честь певца?
– Да. И актера. Этот парень, похоже, не знает, что такое выходные. Звучит из каждого утюга, особенно в праздники. Так вот, этим летом в реке плавала целая куча золотых рыб, а теперь остался он один. Вот посмотри. – Вверх по течению, метрах в десяти от нас, на волнах качался красный предмет, напоминающий перевернутую салатную миску. – Это антиобледенитель. Он подогревает воду, чтобы она не замерзала. Но в этом году Гюнтер поставил только один антиобледенитель. Этого недостаточно. Рыбы начали дохнуть одна за другой, и теперь это скорее не канал «У золотой рыбки», а чума у золотой рыбки. Они просто умирали от холода.
– За исключением Гарри Конника Младшего-Младшего. Я кивнула:
– Рыба, которая не сдается.
Затянуться.
Выдохнуть.
Успокоиться.
– Мне нравится ваш парник, – сказал Вик.
– Ага, он странный.
– Не такой уж и странный.
Я недоверчиво посмотрела на него. Он что, шутит?
– Ну ладно, – кивнул Вик. – Странный, странный. Но крутой.
– Но это все равно временное жилье. Пока мы не накопим на что-нибудь получше.
Затянуться.
Выдохнуть.
Успокоиться.
– Я раньше подолгу смотрел на это место, – прошептал Вик, показывая куда-то через дорогу. – Сидел на той каменной стене и таращился в сад.
– Правда? А нас ты видел?
Он покачал головой.
– Это было давно. Мои бабушка с дедушкой жили рядом, но они… – Он резко оборвал себя и уставился на воду. – Ну вот. Я подумал, что это странное столкновение.
– Столкновение?
– Совпадение.
Вик достал носовой платок, промокнул уголок губ. Я разглядела у него на запястье болячки: пять или шесть тонких царапин, подернутых корочкой. Они не были похожи на шрам на моей голове. В школе у меня была подруга, которая резала себе руки. Нет, тоже непохоже. Эти казались тусклее;
не такие глубокие, наверно? Он достал из кармана куртки айпод, убрал длинные волосы за уши и воткнул наушники.
Ну что ж, видимо, наш разговор закончен.
Затянуться.
Выдохнуть.
Успокоиться.
– Вот, – сказал Вик, протягивая наушник.
– Ты предлагаешь мне свой наушник? – спросила я.
– Ага.
– Я думала, это только в кино люди так делают.
– То есть ты намекаешь, что мы в кино?
– Ох, если бы.
– В каком?
– Что?
– В каком фильме ты бы хотела оказаться?
Я часто видела, как другие – особенно в кофейнях или еще в том уличном кафе на Хенли, его еще закрыли недавно – говорят таким текучим странным слогом, словно разговор был распланирован и заучен еще до того, как участники открыли рты. Я редко принимала участие в таких беседах, да и то только с Коко.
– «Аполлон 13», – сказала я.
– «Аполлон 13».
– Ну а что. Том Хэнкс в космосе. Ты такой крутой, что презираешь фильмы про Тома Хэнкса в космосе?
– Насколько я помню, Тому Хэнксу в космосе приходится очень несладко. Хотя если подумать, на необитаемых островах тоже.
– Au contraire, – возразила я. – Том Хэнкс выживает и там, и там.
– Выживание. На этом твои амбиции заканчиваются.
– Конечно, блин! Ну, в любом случае, космос я люблю.
– В каком смысле?
– В прямом. Черные дыры, планеты-карлики, погасшие звезды, чей свет мы видим сквозь десятилетия. Всякое такое. Прям хлебом не корми.
Затянуться.
Выдохнуть.
Успокоиться.
– Это очень распространенное заблуждение, – сказал Вик.
– Какое?
– Что мы видим звезды, которые уже умерли и погасли.
– Нет-нет, это точно правда. Световые годы… Если звезда погасла, мы лет пятьдесят этого не узнаем. Вроде.
Вик молчал, но покачал головой, как человек, которому еще осталось, что сказать – или, еще хуже, как человек, который знает, что он прав, а ты нет.
– Ладно, Удав. Выкладывай.
– Ну просто… большинство звезд живут миллионы лет. А мы живем около восьмидесяти. Невооруженным взглядом можно увидеть тысяч пять звезд. Вероятность того, что одна из них умрет, пока я живу, довольно мала. То есть это возможно. Но маловероятно.
Затянуться.
Выдохнуть.
Успокоиться.
– Я пытаюсь понять, ты ботаник, выпендрежник или то и другое сразу.
– Не-а, я просто люблю числа. Ну а ты что думаешь?
– Честно, я уже забыла, о чем мы говорили.
Он опять протянул мне наушник.
– Может, в реальной жизни люди тоже так делают.
Было понятно, что отказа он не примет. Я вздохнула, затушила сигарету и взяла наушник:
– Что слушаем?
– Увидишь.
И он был прав. Я увидела.
Сказать, что песня была прекрасной, – это все равно что сказать, что солнце горячее, рыба мокрая, а миллиард – большое число. Это вроде была опера… дуэт двух женщин. Обе изливали в пении душу, и, хотя слова были на непонятном языке, я чуть не расплакалась: в их голосах было что-то удивительно знакомое, словно они на молекулярном уровне понимали мою собственную, личную печаль.
Я вернула наушник Вику и собиралась спросить, как называется песня. Но тут он сказал:
– Мне кажется, за нами следят.
Метрах в десяти от нас над высоким заснеженным берегом показалась пара пронзительных глаз. Через секунду они появились снова и уставились на Вика.
– Да это же Заз! – Я слегка улыбнулась. Интересно, сколько он пролежал на животе в снегу? – Он так часто делает.
– Что делает?
