Занимала Эггера и другая мысль: превратившийся в ледышку пастух смотрел на него будто сквозь время. Лицо его, обращенное к небу, сохранило почти юношеские черты. Когда Эггер нашел его при смерти в горной хижине и принес в долину на деревянных заплечных носилках, тому было лет сорок-пятьдесят. А сейчас самому Эггеру далеко за семьдесят, и чувствует он себя соответственно возрасту. Жизнь и работа в горах оставили свои следы. Все в нем вкривь да вкось. Спина гнется крутой дугой, словно тело стремится к земле, а позвоночник, по ощущениям, уже врос в голову. Впрочем, он все еще уверенно держится на ногах, и даже сильные осенние ветры в горах не могут сбить его с ног… И все же он чувствовал себя деревом, сгнившим изнутри.
***
В последние годы жизни Эггера заказы на экскурсии по горам поступали все реже, да и все равно он от них отказывался. Он решил, что достаточно вкалывал в жизни. Да и вообще сносить болтовню и переменчивое, как погода в горах, настроение туристов ему становилось все труднее. Однажды он чуть не поколотил молодого горожанина, который на радостях стал с закрытыми глазами вращаться вокруг своей оси на краю скалы и наконец свалился на площадку под ней, усыпанную щебнем, а потом хныкал, как ребенок, пока Эггер и остальные члены группы несли его в долину. Тут Эггер и закончил свою карьеру проводника в горах, вернувшись к нелюдимому образу жизни.
Население деревни с послевоенных времен увеличилось втрое, а количество мест для гостей – раз в десять, что вынудило общину, помимо строительства курортного комплекса с крытым бассейном и садом, затеять еще и расширение школы, требовавшееся уже давно. Эггер съехал до прибытия строителей. Собрав свои скромные пожитки, он перебрался в заброшенный десятилетия назад хлев, что располагался на несколько метров выше границы деревни. Хлев представлял собой нечто наподобие пещеры в скале, из-за чего температура там почти не менялась в течение года – большое достоинство этого места. Переднюю стену сложили из камней, от непогоды между ними образовались зазоры и дыры, которые Эггер заткнул мхом и потом замазал цементом. Щели в двери он тоже заделал, покрыл древесину сосновой смолой и соскоблил ржавчину с петель. Выбив из стены два камня, он сделал окно и пустил туда трубу от черной закопченной печки, найденной в куче металлолома за нижней станцией канатной дороги на Мальчуганову вершину.
В новом жилище Эггер чувствовал себя хорошо. Тут, наверху, ему иногда становилось одиноко, но Эггер не считал уединение недостатком. У него не было никого, но все необходимое для жизни имелось – а что еще надо? Из окна открывался вид на просторы, печь грела хорошо, а тяжелый дух коз и коров окончательно выветрится после первой же зимы, стоит ему хорошенько протопить хлев. Прежде всего Эггер наслаждался покоем. Шум, к тому времени заполонивший всю долину, а по выходным дням волнами накатывающий и на горные склоны, в его жилье почти не проникал. Летними ночами, когда тяжелые облака висели на горных вершинах, а в воздухе пахло дождем, Эггер, лежа на своем матрасе, прислушивался к шорохам, с которыми разные зверюшки рылись в земле над его головой. Зимой, по вечерам, он слушал приглушенное жужжание ратрака – машины для уплотнения снега, подготавливающей где-то вдали спуски на завтра. Он все чаще и чаще думал о Мари. О том, что было и что могло бы быть. Но короткие и мимолетные мысли эти проносились в его голове так же быстро, как обрывки туч за окном.
Поговорить Эггеру было не с кем, поэтому он разговаривал сам с собой или с вещами, его окружавшими.
– Ни на что ты не годишься! Слишком тупой, – говорил он ножу. – Я заточу тебя об камень. А потом спущусь в деревню, куплю мелкую наждачную бумагу и хорошенько отполирую. Твою ручку обмотаю кожей. Тогда-то и ляжешь в руку удобно! И выглядеть будешь хорошо, хотя совсем не в этом дело, понял?
Или рассуждал:
– В такую погоду хочешь не хочешь, а загрустишь. Кругом ничего, один туман. Взгляд скользит вокруг, а зацепиться ему не за что. Если так и дальше пойдет, туман скоро проберется в мою комнату, и над столом заморосит дождь.
А еще подмечал вслух:
– Скоро придет весна. Птицы-то ее уже заметили. Даже в костях что-то пробуждается. А под снегом, глубоко-глубоко, уже лопаются луковички.
Бывало, Эггер посмеивался над самим собой и своими мыслями. Сидел за столом один-одинешенек, смотрел в окно на горные вершины, над которыми спокойно проплывали облака, отбрасывая тени на склоны, и смеялся чуть ли не до слез.
Раз в неделю он спускался в деревню, чтобы купить спички и малярную краску или хлеб, лук, масло. Он давно заметил, что люди думают о нем нехорошо. Сложив покупки на самодельную тележку, которую он по весне снабдил резиновыми колесиками, он выдвигался в обратный путь и замечал краем глаза, как деревенские, склонившись друг к другу, начинали шептаться за его спиной. Обернувшись, он одаривал их самым злым взглядом, на какой был способен. Хотя на самом деле мнение деревенских никак его не задевало. Для них он – старик, живущий в землянке, разговаривающий с самим собой и поутру умывающийся в ледяном горном ручье. А вот с точки зрения Эггера, ему удалось так обустроить свою жизнь, чтобы быть всем довольным. Он мог еще некоторое время жить на деньги, вырученные за работу проводником в горах, имел крышу над головой, спал в своей собственной кровати, позволял себе так долго созерцать округу, сидя на табуретке перед дверью дома, что глаза закрывались, а он начинал клевать носом. Подобно любому человеку, Эггер пронес через свою жизнь какие-то представления, какие-то мечты. Одно он осуществил сам, другое ему даровала судьба. Многое так и осталось недостижимым или было тут же вырвано из рук, едва Эггер это заполучил. Но он сам все еще жив. Потому по утрам, в те дни, когда только-только растаял снег, он прогуливался по мокрой от росы траве перед домом, ложился на какой-нибудь плоский валун и ощущал спиной его прохладу, и лицо согревали первые лучи солнца, и думалось ему, что многое в жизни сложилось не так уж плохо.
И вот в то самое время, когда только-только растаял снег и рано поутру от земли шел пар, а зверюшки вылезали из своих норок и гнезд, Андреас Эггер повстречал Ледяную Даму. Часами напролет он ворочался на своем матрасе без сна, а потом тихо лег, скрестив руки на груди, и стал прислушиваться к звукам ночи. Он слушал беспокойный ветер, шелестящий по стенам жилища, глухими ударами бьющий в окно. Но вдруг все замерло. Эггер зажег свечу и вгляделся в мерцающие тени на потолке. Погасив свечу, довольно долго он лежал не двигаясь. Потом наконец встал и вышел на улицу. Мир тонул в непроглядном тумане. Кругом все еще царила ночь, но вдалеке, за мягкой тишиной, уже занимался рассвет и воздух поблескивал, как молоко в темноте.
Эггер сделал несколько шагов вверх по склону. Он едва различал очертания собственной руки, казалось, она утонет в глубоких загадочных водах, стоит вытянуть ее перед собой. Осторожно, шаг за шагом, он прошел несколько сотен метров вверх. Вдалеке послышался звук, похожий на протяжный свист сурка. Белая обнаженная луна висела на небе в прогалине тумана. Вдруг Эггер почувствовал легкое дуновение – и в тот же миг ветер вернулся, задул в полную силу. Порывами он раздирал туман, растаскивая клочья в разные стороны. Эггер слышал, как ветер воет в скалах выше по склону и как шепчет в траве под его ногами. В пелене тумана он двинулся дальше, и она расступалась пред ним, как живая. И тут он увидел небо. Увидел плоские скалы с остатками снега, будто кто-то расстелил поверх них белые скатерти. И увидел Ледяную Даму метрах в тридцати выше, на склоне.
