Эггер, однако, не одобрил новые педагогические приемы. Как-то утром он вскочил с постели и отправился прямиком в класс.
– Прошу прощения, но у вас тут слишком шумно. А человеку ведь нужен покой!
– Ответьте ради бога, а вы-то кто?
– Меня зовут Андреас Эггер, я живу за стенкой, в соседней комнате. Моя кровать стоит примерно там, где висит доска.
Учительница шагнула к нему навстречу. Она была ниже Эггера на голову, но за спиной у нее сидели дети, удивленно смотря на Эггера, так что выглядела она грозной и явно не готовой ни к каким компромиссам. Ему бы сказать что-нибудь, но он только молча разглядывал линолеум, потупив взгляд. Эггер вдруг почувствовал себя таким дураком! Старик, явился в класс со смехотворными жалобами, и даже малые дети уставились на него с нескрываемым удивлением.
– Соседей не выбирают, – ответила учительница. – Очевидно только одно: вы неотесанный чурбан! Ворвались в класс посреди урока, без спросу, не удосужившись причесаться и побриться, к тому же в кальсонах, или что это такое?
– Пижамные штаны, – пробормотал Эггер, уже сто раз пожалев, что пришел в класс. – Подумаешь, заштопал дырку-другую…
Анна Холлер вздохнула.
– Немедленно покиньте классную комнату, – велела она. – Сможете вернуться, когда помоетесь, побреетесь и прилично оденетесь.
Но Эггер так и не вернулся. Ладно, он примирится с шумом, а при необходимости будет затыкать уши мхом, вот и все решение. Вероятно, так бы это и забылось, если бы в ближайшее воскресенье в комнате Эггера не раздался громкий, троекратный стук в дверь. На пороге стояла Анна Холлер с пирогом в руках.
– Я подумала, что будет неплохо, если я принесу вам кое-что съестное, – начала она. – Где у вас стол?
Эггер предложил учительнице присесть на единственную, самодельную, табуретку, а пирог поставил на старый ящик с припасами, где он хранил, из тайного страха перед тяжелыми временами, несколько консервных банок тушенки с луком «Хаггемайер» и пару теплых ботинок.
– Такие пироги частенько получаются суховаты, – подметил Эггер и с кувшином в руке направился к колодцу на деревенской площади, а пока шел, думал об учительнице, сидящей в его комнате в ожидании, когда уже они разрежут пирог.
Он думал, что они, должно быть, ровесники, но годы работы в школе не прошли бесследно. Лицо ее покрывали крохотные морщинки, а в темных, собранных в тугой пучок волосах сверкали белоснежные пряди. На миг перед глазами Эггера возникла необычная картина: он не просто увидел учительницу, сидящую в ожидании на табуретке, но ему показалось, что одно лишь ее появление в комнате, где он провел столько одиноких лет, меняет это помещение, увеличивает, словно стены странным образом распахиваются во все стороны.
– Вот, значит, где вы живете, – сказала учительница, когда Эггер вернулся с полным кувшином воды.
– Да, – ответил он.
– В конце концов, счастливым можно быть где угодно, – подметила она.
Глаза у Анны Холлер были темно-карие, взгляд теплый и дружелюбный, но Эггер испытывал неловкость от того, что она на него смотрит. Глянув на свой кусок пирога, он выковырял пальцем изюминку и незаметно бросил ее на пол. Они принялись за еду, и Эггер волей-неволей признал, что пирог вышел вкусный. «Да уж, – подумал он, – пожалуй, этот пирог вкуснее всего, что я ел в последние годы». Но вслух он эту мысль не высказал.
Позже Эггер и сам не мог объяснить, как получилось, что дело приняло такой оборот. Учительница Анна Холлер запросто явилась к его двери с пирогом в руках, так же запросто она вторглась в его жизнь и очень скоро стала претендовать на важное место в ней – очевидно, она сочла, что имеет на это право. Эггер до конца не понимал, что с ним происходит, да и не хотел показаться невежливым, а потому гулял с учительницей или, сидя на солнышке, пил с нею кофе, который она все время приносила в термосе и хвалилась, мол, он чернее, чем душа у дьявола. У Анны Холлер под рукой всегда находились подобные сравнения, она вообще болтала без умолку, рассказывала про уроки, детей, свою жизнь, про мужчину, который давно уже там, где ему и место, и которому ей никогда – никогда-никогда! – не следовало доверять. Порой Эггер даже не понимал, о чем это она. Она употребляла слова, каких он никогда прежде не слыхивал, про себя считая, что она вообще их выдумывает, когда заканчиваются настоящие. Эггер позволял ей выговориться. Он слушал, время от времени кивал, то соглашался, то не соглашался и пил кофе, заставлявший его сердце биться в бешеном темпе, словно он взбирался по северному склону Казначейской вершины.
Как-то раз она уговорила его прокатиться на Синей Лизль к вершине Карлейтнер. Оттуда, мол, видно всю деревню, школа выглядит как спичечный коробок, а если прищуриться, то можно различить пестрые точки – это дети у колодца на деревенской площади.
Кабинка отправилась вверх с легким толчком, Эггер встал у окна. Почувствовал, как учительница, приблизившись к нему сзади, стала смотреть через плечо. Он переживал, что не стирал свою куртку вот уже несколько лет. Хорошо хоть брюки он постирал на прошлой неделе – полчаса полоскал их в чистой ключевой воде, а потом сушил на нагретом солнцем камне.
– Видите вон ту опору? – спросил Эггер. – Когда мы заливали фундамент, один из рабочих упал. Выпил слишком много накануне и к полудню не стоял на ногах. Вот и свалился лицом прямо в бетон. Лежал там и не шевелился. Как дохлая рыба в пруду. Вытащить его смогли далеко не сразу, бетон начал затвердевать. Но он выжил. Только ослеп с тех пор на один глаз. Сложно сказать, из-за бетона или из-за самогонки.
Добравшись до верхней площадки, они довольно долго стояли и разглядывали долину. Эггер подумал, что надо бы как-то развлечь учительницу, а потому стал показывать ей в деревне всякую всячину: вот остатки сожженного стойла, вот дома, в спешке построенные для отдыхающих на месте свекольного поля, вот огромный, покрытый ржавчиной и заросший пурпурно-красным дроком котел, который солдаты горнострелковых войск после окончания войны бросили за капеллой, и с тех пор дети играют там в прятки. Услышав что-то новое, Анна Холлер каждый раз смеялась. Порой ее смех полностью перекрывался шумом ветра, и тогда казалось, что она беззвучно сияет от радости.
Ранним вечером, вернувшись на нижнюю станцию, Эггер и Анна еще несколько минут стояли рядом и наблюдали, как кабинка вновь уплывает вверх. Эггер не знал, что сказать, да и вообще надо ли ему говорить, а потому молчал. Из машинного отделения на цокольном этаже станции доносилось приглушенное жужжание моторов. Эггер почувствовал на себе взгляд учительницы.
– Я хочу, чтобы вы проводили меня домой, – сказала она и зашагала в сторону дома.
Анна Холлер жила сразу за ратушей, в комнатушке, которую ей выделила община на время работы в школе. Учительница выложила на тарелку хлеб с салом и луком, а за окном на подоконнике уже охлаждались две бутылки пива. Эггер угощался закуской, пил пиво, но на учительницу старался не смотреть.
– Вы – настоящий мужчина, – начала она. – Настоящий мужчина, и аппетит у вас что надо!
