– Посмотрим, могут ли вообще овощи расти на этой почве, – добавил он, ковыряя носом ботинка мерзлую землю.
– Что-нибудь да вырастет! Что-нибудь совершенно замечательное, – утешила его Мари.
Она сидела, слегка откинувшись назад, и в тени дверного проема Эггер не мог разглядеть ее лицо. Только глаза – две блестящие капельки – сияли в темноте.
– Почему ты так смотришь? – тихо спросил он.
Вдруг Эггер почувствовал себе неловко: вот он сидит рядом с этой женщиной, такой близкой и такой чужой одновременно. Слегка подавшись вперед, Мари положила руки на колени. Они казались необычайно нежными и белыми. Как поверить, что несколько часов назад она этими самыми руками колола дрова? Эггер коснулся плеча Мари, не отводя взгляда от ее белоснежных рук, но зная, что в этот миг она улыбается.
Посреди ночи Эггера разбудил диковинный звук. Что-то вроде предчувствия, тихого шепота, блуждающего по уголкам дома. Эггер прислушивался в темноте. Ощущал тепло лежащей рядом жены, слышал ее дыхание во сне. Наконец он решил подняться и выйти на улицу. Поток теплого сухого ветра устремился ему навстречу, чуть ли не вырывая из рук дверь. На ночном небе бушевали темные облака, то и дело поблескивала бледная, бесформенная луна. Эггер медленно побрел вверх по лугу. Снег отяжелел и подтаял, повсюду булькала вода. Эггер размышлял о том, какие овощи посадить, что вообще предстоит еще сделать на участке. Урожая эта земля даст немного, но им хватит. Они могли бы завести козу или даже корову, чтоб всегда было молоко. Вдруг Эггер замер. Откуда-то сверху послышался шум, будто внутри горы что-то вздыхало и трескалось. А потом раздался глубокий, нарастающий гул, и земля под ногами задрожала. Эггеру резко стало холодно. За несколько секунд неясный гул перерос в пронзительный и чистый звук. Стоя неподвижно, Эггер слушал, как гора начинает петь. Он увидел, как метрах в двадцати сбоку беззвучно промелькнуло что-то большое и темное, и, не успев осознать, что это ствол дерева, ринулся прочь. Побежал по глубокому снегу назад к дому, стал звать Мари, но его подхватило и подкинуло в воздух. Протащило мимо дома, и Эггер успел увидеть только собственные ноги, торчащие вверх, словно они теперь отдельно от тела, а потом его накрыла темная волна.
Эггер пришел в себя, когда облака на небе рассеялись и в ночном небе засияла белоснежная луна. Вокруг высились облитые лунным светом горы, чьи обледеневшие гребни казались сделанными из металла, острыми и четкими, словно готовыми вот-вот рассечь небо на части. Эггер лежал на спине как-то наперекосяк. Двигать головой и руками получалось, но по пояс он утопал в снегу. Он начал копать. Обеими руками раскидывая снег, Эггер выкапывал свои ноги, а когда наконец освободил их от снега, изумился: они лежали перед ним как два бревна, холодные, будто и не его ноги вовсе. Эггер принялся колотить себя кулаками по бедрам.
– Ну же, не бросайте меня! – выкрикнул он, но тут же хрипло рассмеялся, когда в ноги наконец хлынула кровь, а вместе с нею и боль.
Он попытался было встать, но мигом рухнул снова на снег. Эггер ругал свои никчемные ноги, все тело, так как чувствовал себя слабее маленького ребенка.
– Хватит, поднимайся! – скомандовал он самому себе.
Попробовав еще раз, Эггер все же смог встать на ноги. Местность вокруг изменилась. Лавина похоронила под собой деревья и скалы, сровняла их с землей. В лунном свете снежные массы раскинулись огромным одеялом. Он попытался сориентироваться по горам. Рассудил, что вроде как находится метрах в трехстах ниже по склону от своей хижины, а она вон, наверху, за тем снежным холмом. Эггер побрел вперед. Идти получалось только медленно, после лавины снег стал непредсказуем: то он затвердевший, каменный, слипшийся с грунтом, то мягкий, похожий на порошок или сахарную пудру. Его мучили боли, сильнее всего беспокоила здоровая, неискривленная нога. Словно железный шип воткнулся в бедро и с каждым шагом уходил все глубже в плоть. Он вспомнил о ласточкиных птенцах. Есть надежда, что лавина их не задела. Гнездо располагалось в довольно защищенном месте, стропила для крыши он сделал на совесть. Но надо еще укрепить нижние поперечные балки, утяжелить крышу камнями, задний фасад дома защитить опорной стеной, такой, чтобы поглубже уходила в склон горы, из обломков горной породы.
– Камни только надо подобрать поровнее! – сказал Эггер вслух самому себе.
На миг остановившись, он прислушался. Ни звука. Неистовый ветер утих, легкий ветерок лишь слегка щекотал кожу. Эггер пошел дальше. Вокруг простирался тихий и мертвый мир. На мгновение он почувствовал себя последним человеком, оставшимся на Земле, по крайней мере, в долине.
– Что за глупость! – невольно рассмеялся он, не сбавляя шаг.
Последний отрезок пути до снежного холма был слишком крутым, пришлось карабкаться на четвереньках. Снег крошился в руках и на ощупь казался непривычно теплым. Как ни странно, боли в ногах исчезли, но где-то внутри, под кожей, еще чувствовался холод и легкость, словно они сделаны из стекла.
– Вот-вот приду, – сказал он самому себе, или Мари, или хоть кому-нибудь, и в тот же миг осознал, что никто его не услышит, а потому, перевалив через верхушку снежного холма, громко зарыдал.
Стоя на коленях в снегу, Эггер смотрел на освещенный луной участок, где прежде находился его дом.
– Мари! Мари! – выкрикивал Эггер имя жены в тишину.
Поднявшись во весь рост, он бесцельно побрел по своей земле. Сверху, по колено, снег походил на порошок, а внизу был твердым и гладким, словно его раскатали, как асфальт. Повсюду валялись дранка с крыши, камни и щепки. Эггер нашел железное кольцо от бочки для дождевой воды и рядом с ним свой сапог. На небольшом возвышении из земли торчал кусок дымовой трубы. Эггер сделал несколько шагов к тому месту, где, как он предполагал, находился вход в дом. Упав на колени, принялся копать. Он копал, пока руки не стали кровоточить, а снег под ним не потемнел. Раскопав за час метра полтора, он наконец почувствовал израненными пальцами развороченные, будто вмерзшие в почву, кровельные перекрытия и перестал копать. Поднявшись, Эггер посмотрел в ночное небо. А потом рухнул и уткнулся лицом в пропитанный кровью снег.
Обрывки различных сообщений о событиях той ночи местные жители неделями собирали воедино и вот наконец-то смогли представить, как все происходило. Лавина сошла в два часа тридцать минут. Метрах в пятидесяти ниже Пастушьей вершины от снежного карниза отделился гигантский ком и с шумом понесся вниз по горе. Склон в том месте почти вертикальный, поэтому лавина очень быстро набрала скорость, оставляя за собой на пути в долину разрушительный след. Снежные массы прогрохотали у самой окраины деревни и достигли противоположной стороны долины, где вызвали сход еще одной лавины, поменьше, а та уже добралась даже до строительного лагеря фирмы «Биттерман и сыновья» на севере и остановилась в одном лишь метре от старой ванны, где простудился позже Томас Матль. Лавина увлекала за собой деревья, вырывая их с корнем, и оставила в земле борозду, доходившую до самого деревенского пруда. Местные вспоминали о глухом взрыве, сопровождавшемся шумом и ревом, как будто бесчисленное стадо коров мчалось с горы к деревне. От ударной волны дрожали оконные стекла, со стен падали фигурки Девы Марии и распятия. Люди мигом покинули дома и хлынули на улицу, бежали, втянув головы в плечи, а вверху висело облако снежной пыли – казалось, оно даже поглотило звезды на небе. Жители собрались у капеллы, хор женских голосов, шепчущих слова молитвы, сливался со злобным рокотом сходящей лавины. Снежная взвесь постепенно осела, покрыв всю деревню тонкой белой пеленой. Над долиной воцарилась мертвая тишина, и люди поняли, что беда миновала.
