– Вы уедете прямо из «Угловой Лузы?» – спросил Бобби, когда Тед сел напротив него со своей тарелкой яичницы с беконом. – Ведь так?
– Да. Так будет безопаснее. – Он начал есть, но медленно и словно бы безо всякого удовольствия. Значит, и у него на душе скверно. Бобби был рад. – Твоей матери я скажу, что мой брат в Иллинойсе заболел. Ничего больше ей знать не надо.
– Вы поедете на Большом Сером Псе?
Тед чуть улыбнулся.
– Пожалуй, на поезде. Я ведь ужасно богатый, не забывай.
– На каком поезде?
– Тебе лучше не знать подробностей, Бобби. Чего не знаешь, того не скажешь. И заставить тебя сказать тоже не смогут.
Бобби обдумал это, потом спросил:
– Про открытки не забудете?
Тед подцепил кусочек грудинки, потом положил его на тарелку.
– Открытки, много-много открыток, обещаю. А теперь перестанем про это говорить, хорошо?
– Так о чем нам говорить?
Тед задумался, потом улыбнулся. Улыбка у него была ласковой и искренней. Когда он улыбался, Бобби догадывался, как он выглядел в двадцать лет, в расцвете сил.
– О книгах, конечно, – сказал Тед, – будем говорить о книгах.
День обещал быть изнурительно жарким – это стало ясно уже в девять часов. Бобби помог с посудой – вытирал и убирал на место, а потом они сели в гостиной, где вентилятор Теда, как мог, гонял уже истомленный воздух, и они говорили о книгах… вернее, о книгах говорил Тед. И теперь, когда встреча Альбини с Хейвудом осталась позади, Бобби слушал его с жадностью. Он понимал не все, что говорил Тед, но, во всяком случае, понял, что книги создают свой собственный мир, и Харвичская публичная библиотека вовсе не этот мир, а всего лишь вход в него.
Тед говорил про Уильяма Голдинга и про то, что он назвал «деутопической фантастикой», перешел к «Машине времени» Герберта Уэллса, указал на возможную связь морлоков и элоев с Джеком и Ральфом на острове Голдинга. Он говорил о том, что назвал «единственным оправданием литературы», – исследовании проблем невинности и знания, добра и зла. Под конец этой импровизированной лекции он упомянул роман под названием «Изгоняющий бесов», в котором рассматривались обе эти проблемы («в популярном аспекте»), и внезапно умолк. Потом тряхнул головой, словно проясняя мысли.
– Что не так? – Бобби отхлебнул шипучки. Рутбир ему по-прежнему не очень нравился, но ничего другого в холодильнике не было. И шипучка была все-таки холодной.
– О чем я думаю? – Тед провел рукой по лбу, будто у него вдруг разболелась голова. – Он же еще не написан.
– Это как же?
– Никак. Я заговорился. Почему бы тебе не пойти погулять, поразмяться? А я, пожалуй, прилягу. Ночью мне не очень спалось.
– Ладно. – Бобби решил, что свежий воздух – пусть даже жаркий свежий воздух – может пойти ему на пользу. И хотя слушать Теда было очень интересно, у него мало-помалу возникло ощущение, будто стены комнаты сдвигаются все теснее и теснее. Все потому, что он знает, что Тед уезжает, решил Бобби. Вот и грустный стишок: знает, что он уезжает.
На секунду, когда он пошел к себе в комнату за бейсбольной перчаткой, ему вспомнилось кольцо для ключей из «Угловой Лузы» – он собирался подарить его Кэрол, чтобы она знала, что она – его девочка. Потом он вспомнил Гарри Дулина, Ричи О’Мира и Уилли Ширмена. Они же где-то там. Если изловят его совсем одного, наверняка исколошматят. В первый раз за два-три дня Бобби пожалел, что рядом нет Салла. Салл был еще совсем зеленый, как и он, но крутой. Дулин с дружками могут его вздуть, но Салл-Джон заставит их заплатить за эту честь. Эс-Джей, однако, был в своем лагере, а от если бы да кабы толку нет.
Бобби даже не подумал остаться дома – не может же он все лето прятаться от таких, как Уилли Ширмен! Нет, он хвоста не подожмет, однако, спускаясь с крыльца, он напомнил себе, что должен соблюдать осторожность и следить, не появятся ли они. Только бы увидеть их вовремя, и никаких проблем!
Занятый мыслями о сентгабцах, Бобби вышел из № 149, позабыв о кольце с брелоком, своем особом сувенире, который остался там, на полке в ванной рядом с зубной щеткой в стакане – там, где он оставил его накануне.
Он словно бы исходил вдоль и поперек весь Харвич – по Броуд-стрит в Коммонвелф-парк (на поле В – ни единого сентгабца. Там тренировалась команда Американского легиона, отгоняя мух под жарким солнцем), из парка на городскую площадь, с городской площади на вокзал. Когда он стоял там в маленьком газетном киоске под пешеходным мостом через пути и разглядывал романы в бумажных обложках (мистер Бертон, киоскер, позволял стоять и смотреть, если не трогать «товар», как он выражался), вдруг загремел городской гудок, и оба вздрогнули.
– Матерь Божья, что это? – сердито спросил мистер Бертон. Он опрокинул на пол коробку со жвачкой и теперь нагнулся подбирать. – Сейчас же всего четверть двенадцатого!
– И правда рано, – согласился Бобби, а потом вышел из киоска. Ему расхотелось разглядывать книги. Он направился к Ривер-авеню и по дороге заглянул в пекарню «Тип-Топ» купить половинку вчерашнего батона (два цента) и спросить Джорджи Салливана, как там Эс-Джей.
– Отлично, – сказал старший брат Эс-Джея. – Мы получили от него открытку во вторник про то, что он стосковался по всем нам и хочет домой. Вторую мы получили в среду о том, что он учится нырять. А сегодня утром пришла открытка о том, что он еще никогда так замечательно не проводил время. И хочет остаться там навсегда. – Он засмеялся – здоровый ирландский парень двадцати лет с могучими ирландскими плечами и руками. – Он-то, может, и остался бы, только мать без него совсем извелась бы. Уток кормить нацелился?
– Ага. Как всегда.
– Не давай им щипать себя за пальцы. Эти чертовы речные утки полны всякой заразы. Они…
На городской площади часы муниципалитета начали отбивать двенадцать, хотя еще и половины двенадцатого не было.
– Да что сегодня такое? – спросил Джорджи. – То гудок прогудел раньше времени, а теперь чертовы городские часы убежали вперед.
– Может, от жары, – предположил Бобби.
– Ну-у-у… – Он с сомнением посмотрел на Бобби. – Объяснение не хуже других.
«Угу, – подумал Бобби, выходя на улицу. – И куда безопаснее некоторых других».
Бобби пошел к Ривер-авеню, покусывая на ходу хлеб. К тому времени, когда он нашел свободную скамейку на берегу реки Хусатоник, значительная часть половинки батона уже успела исчезнуть у него в животе. Из камышей вперевалку появились утки, и Бобби принялся крошить для них остатки батона, по обыкновению посмеиваясь над тем, как жадно они кидались за брошенными кусками, и над тем, как они запрокидывали головы, чтобы проглотить схваченный кусок.
Через некоторое время у него начали слипаться глаза. Он посмотрел на реку, на узоры отраженного света, скользящие по ее поверхности, и ему захотелось спать еще больше. Ночью он спал, но его сон не принес с собой отдыха. Теперь он задремал, зажимая в кулаке хлебные крошки. Утки покончили с тем, что было рассыпано в траве и придвинулись ближе к нему, тихо задумчиво покрякивая. В двенадцать двадцать куранты на городской площади пробили два часа. Прохожие покачивали головами и спрашивали друг у друга, куда идет мир. Бобби все глубже уходил в дремоту, и когда на него упала тень, он не увидел ее и не почувствовал.
