Дора подошла, машинально переставляя ноги, и откинула сырую тяжёлую ткань. Сначала не поняла, но потом сообразила, что перед ней лежит небольшая узкая лодка, старая, но вроде бы целая.
«Вот и хорошо, – поняла она. – Это выход, пусть река сама несёт меня вниз по течению или куда захочет». Откуда-то нашла силы, чтобы перевернуть лодку, бросила на дно неведомо как уцелевший рюкзак. Спустила лодку на воду, села в неё и оттолкнулась от берега. Вода подхватила её и неспешно повлекла, а Дора завернулась в спальник, легла на дно и поглядела вверх. Серое холодное небо было бесконечным, под собой она слышала плеск воды, но сверху спускалась тишина. Она чувствовала, что проваливается в небо, в серые медленные облака, и мысли её тоже делаются медленными, как молоко. «Оно никогда не было таким высоким, – поняла Дора, – никогда в жизни». Постепенно над рекой начал сгущаться туман, и Дора утратила последнюю связь с реальностью. Давно ли она плывёт, долго ли продержится на воде, что делать дальше? Эти насущные вопросы отступили, Дора думала о тех, с кем встречалась, пытаясь отменить последние бредовые видения. Представляла, что все они живы, счастливы, изо всех сил желала каждому получить то, к чему стремился, и многое из того, чего и не ждал, не смея надеяться. Она и не знала, что в ней найдётся столько нежности и жалости к посторонним душам и ко всему живому. «Надо же, как глупо умирать, едва узнав, что ты не мёртвая». Дора думала и о Гарри, рисуя его взрослым, вспоминала каждую чёрточку его внешности и характера, воображая, как он изменился со временем. А потом уже ни о чём не думала, лежала на спине, смотрела в туман и повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя», – потому что правда любила Гарри и всех, с кем свела её жизнь, любила саму жизнь и ужасно не хотела умирать.
Следующим чувством, которое она осознала, было удивление. Надо же, так хорошо со всеми попрощалась, но не ушла. Ох уж эта привычка топтаться на пороге в гостях, не понимая, когда уже следует их покинуть. Это от недостатка воспитания и решительности, как, впрочем, и все её проблемы. Не открывая глаз, Дора улыбнулась уголком рта. И тут по её лицу скользнуло что-то влажное и капли воды упали на потрескавшиеся губы. Дора поняла, что впервые за много дней ей тепло и сухо, даже суше, чем хотелось бы. Веки затрепетали, но не смогли подняться, и тогда широкая шершавая ладонь легла ей и на лоб и успокаивающе погладила. «Похоже, у мня всё хорошо», – подумала Дора и уснула.
Дора восстанавливалась медленно, поначалу только молча осматривалась, разглядывая старенькую, но чистую простыню, укрывавшую её, бревенчатую стену, возле которой стояла кровать, вдыхала запахи трав и горящих в печи поленьев, послушно открывала рот, чтобы выпить из ложки горьковатый отвар, бульон или тёплое молоко. Тот, кто заботился о ней, был пока тёмным силуэтом напротив окна, сил поднять голову и рассмотреть его не хватало. Но как-то утром она окрепла настолько, что попыталась встать и дойти до какого-нибудь туалета, и человек пришёл к ней на помощь, подхватил и почти отнёс в настоящий сортир с унитазом. Посадил на стульчак и подождал за дверью. Из одежды на ней осталась только чужая безразмерная футболка, так что проблем не возникло.
Заговорить она попыталась, когда снова очутилась в постели, но мужчина молча приложил палец к губам и покачал головой. Она было подумала, ей нельзя разговаривать, но позже сообразила, что это он не может отвечать.
Его звали Том, он нарисовал буквы пальцем на простыне, когда она спросила имя. Заново научившись ходить, Дора узнала, что находится в доме лодочника. Он жил не у самой реки, а в отдалении, возле соснового леса. Занимался перевозкой путников с одного берега на другой, собирая с них небольшую плату. Промышлял охотой, ухаживал за небольшим огородиком, в сарае копошились куры и пара коз – чисто-белая безрогая и пятнистая рыжуха. Лодку с Дорой однажды утром прибило к его пристани, и он спокойно принялся выхаживать женщину, как раненую лису или голубку.
Дора украдкой вглядывалась в его лицо, пытаясь угадать, почему он не говорит, хотя прекрасно слышит, кто он вообще и как жил до Потопа? Вроде чуть старше неё или ровесник, она не разобралась, потому что не привыкла к молчаливым людям, не сосредоточенным на своей внешности, и не сумела понять: морщины на лице – от речного ветра и солнца или от времени? Но тело его оставалось сильным и подвижным, Дора с удовольствием наблюдала, как он работает.
Том рубил дрова, а она сидела на крыльце, смотрела, как двигаются его плечи под ветхой зелёной футболкой, как разлетаются из-под топора золотистые щепки. Звуки ударов отскакивали от высоких сосен и порождали звонкое эхо, воздух пахнул смолой и лесной прелью. Доре чувствовала, что как-то удачно завалилась в подкладку времени, оно движется снаружи, но там, где находится она, дни увязают в меду и воске, в нежарком предзакатном свете, в охряных опилках, плавятся в свежем масле и теряются в мешках с ячменными зёрнами, только пожелай – и можно навечно остаться и замереть в янтарном сиянии.
Иногда Том уходил на целый день, а она ждала, пытаясь что-нибудь сделать по хозяйству. В первый раз он поманил её к окну, указал на солнце, а потом провёл пальцем к горизонту. Что тут непонятного? Когда солнце опустится сюда, он вернётся. До того времени Дора подмела дом, помыла несколько чашек и тарелок, перестирала свою одежду и уселась у окна, чтобы заштопать полдюжины дырок на куртке Тома. Проводя дни в молчании, она стала многое вспоминать. Странно, что в дороге память её не тревожила, тогда Дора слишком сосредотачивалась на выживании, а вот теперь ей спокойно, безопасно, и прошлое возвращалось огромными кусками. Конечно, она много думала о Гарри. Какой он теперь? По-прежнему умный, интеллект никуда не денется. Взрослый. Красивый? Наверняка симпатичный. Сильный? Спорт он никогда особенно не любил, но жизнь за пределами цивилизации должна его закалить. Да лишь бы здоров был, главное, чтобы не простужался!
Слабое горло стало бичом его детства, ежемесячные ангины выматывали Дору, кажется, больше, чем самого малыша. Она не знала покоя до тех пор, пока ему не стукнуло восемь. Тогда семейный доктор признал, что консервативные методы не работают, и предложил удалить миндалины. Дора впала в панику, потому что не могла отвезти Гарри на консультацию к медицинским светилам – в её распоряжении остались только городские врачи. Но они всё же убедили заполошную мать, что постоянные ангины разрушают сердце ребёнка и ему нужна эта варварская операция – Дора не сомневалась, что её уже лет двадцать как не делают, но после Потопа медицина откатилась назад. У врачей ещё не закончились драгоценные лекарства, но время шло, никто толком не знал, когда лаборатории смогут снова синтезировать современные антибиотики, и потому следовало сделать операцию именно сейчас. И пройдёт она легче, и в будущем Гарри станет здоровее, а болеть в этом новом мире чертовски опасно.
Тот день она запомнила надолго: как у неё забрали перепуганного Гарри, который, несмотря на воркование медсестричек, отлично чувствовал неладное, как вернули его через час, бледного, заторможенного и несчастного. Он не мог говорить, только взглядывал на неё устало и тут же опускал ресницы, а она смотрела на его прозрачное личико, тёмные тени на щеках и боялась отвернуться. Она хотела, чтобы он встречал её взгляд каждый раз, когда открывает глаза, поэтому всю ночь сидела у его кровати.
