– Разве что, – подала голос мама, – врачи всегда нужны. Я видела у тебя справочник…
– На врача у него мозгов не хватит, думаешь, я не знаю? Я ж говорил с мистером Харпером, директором вашим, насчёт тебя, он сказал: звёзд с неба не хватаешь, в голове одни танцы, – последнее слово отец процедил не с пренебрежением даже, а так, будто ему пришлось перекусить червяка.
– Но я хорошо танцую! – Джоки постарался вложить в это «хорошо» максимум убедительности. – Мистер Харпер сказал, что я двигаюсь как бог!
– Как педик ты двигаешься! – взорвался отец. – Думаешь, всё шито-крыто, никто не знает, для кого ты попой крутишь?!
– Боб! – одёрнула его мама.
– Что «Боб»? Ты сама знаешь, какое дерьмо у него в голове. Я не намерен платить, чтобы мой парень окончательно превратился в педика!
– Да ты и не платишь! – крикнул Джоки. – Тебе ничего не стоит моя учёба!
– Да? А мясо к Рождеству кто в твою школу отвозит? От меня ждут, что я буду подкармливать тамошних нищебродов. И на чьи деньги ты живёшь, жрёшь и покупаешь эти драные штаны в облипку? И почему я трачу бабки на работников, когда ты, здоровый балбес, прохлаждаешься в городе? Ты остаёшься, понял?
– Нет, хоть убей, я не останусь!
– Значит, не хочешь, как отец, всю жизнь копаться в дерьме? – Он вскочил и двинулся к Джоки, но окрик матери удержал его:
– Боб!
– Мама, неужели и ты?..
– Отец прав, – мягко сказала она. – Мы стареем, нам нужна помощь.
– Но я жить не смогу без…
– Прекрати нас позорить, – заледеневшим голосом прервала она. – Ты сделаешь, как отец сказал или…
– Или?
– Или убирайся и живи как знаешь.
Джоки мог бы поклясться, что эту фразу должен сказать его туповатый непримиримый отец, но её произнесла мама.
– Мы не хотим… Я не хочу, чтобы ты занимался этим. И думал о парнях… Молчи, не желаю слышать про всякую грязь, просто выбирай.
Джоки молча вышел из комнаты.
В город его не отвезли, и он целый день добирался на попутках. В школе решил ни с кем не разговаривать, надеясь, что всё устроится как-нибудь само, но в конце недели его вызвали к директору.
Солнце заливало кабинет, обшитый деревянными панелями, дубовый стол со старомодным письменным прибором и грузного улыбчивого мужчину в кресле.
– Джоки, дружок, как дела? – Мистер Харпер был сама доброта. – Звонил твой отец и сказал, что ты больше не будешь у нас учиться, я удивлён, что ты до сих пор в школе.
– Сэр, я знаю, что он против, но я хотел бы продолжать обучение, неужели это невозможно?
– Сожалею, мой мальчик, но ответственность за учеников несут родители или опека, если твой отец желает забрать тебя, я не вправе возражать.
– Но я хотел бы продолжать занятия. И танцевать. Вы же сами говорили, что я хорош!
– Кстати, это ещё одна проблема. Всё в порядке, когда вы с Лиз выступаете на школьных вечеринках. Но нам неприятно, что наши ученики побираются на площади!
– Мы выступали как уличные музыканты!
– Вам бросали деньги, как нищим! Это недопустимо. До поры я смотрел на это сквозь пальцы, но теперь, увы. Мне очень-очень жаль.
Джоки осознал, что мясо, которое привозил отец, было отнюдь не лишним, только благодаря этому в школе терпели его необычность. В глазах директора поблёскивал насмешливый огонёк: Джоки не мог ошибиться, вопреки словам расслабленная поза мистера Харпера не выражала ни малейшего сожаления. «Какой же я дурак, – промелькнуло у него в голове. – Никогда не думал, что творится в мыслях людей, от которых завишу. Казалось, все от меня без ума. Осёл самодовольный». Последнее определение в равной степени относилось и к нему самому, и к мужчине за столом.
– Когда вы хотите, чтобы я убрался? – мрачно спросил Джоки, отбрасывая почтительный тон.
– К понедельнику тебя не должно быть в кампусе, – так же холодно ответил мистер Харпер и взялся за папку с документами, давая понять, что аудиенция окончена.
Может, стоило попытаться, униженно попросить или даже заплакать, но Джоки разозлился на весь мир и прежде всего на себя – за слепоту и доверчивость. Он хлопнул дверью так, что миссис Фишер, секретарша, подпрыгнула и посмотрела на него с возмущением. Но Джоки не извинился.
Он собрал вещи и пошёл искать Лиз.
Услышав новости, она порывисто бросилась ему на шею:
– Джоки, какой ужас! Послушай, давай уйдём вместе, будем ходить по городам и зарабатывать танцами…
– Какой ты ещё ребёнок, Лиз. Твои родители готовы тебя поддержать, незачем портить себе жизнь из-за меня. У тебя будет новый партнёр. – Он замялся. – Отношения, ну, ты знаешь…
– Но я не хочу других партнёров! И мы могли бы с тобой, ну…
– Не могли бы, Лиз, не могли.
Она посмотрела на него почти с ужасом.
– Я недостаточно хороша для тебя? Или всё правда, что о тебе болтают?
– Ты лучшая девушка на свете, Лиз, но это не для меня.
Он ещё что-то говорил, но замолчал, увидев, как она отшатнулась, и горе в её глазах сменилось раздражением и, пожалуй, отвращением. По крайней мере, она так отдёрнула руки, будто он превратился в жабу, а молочно-белая кожа на щеках пошла красными пятнами.
– Что ж. Ладно. Счастливо тебе и удачи. – Лиз хотела продолжить, но махнула рукой, повернулась и почти побежала от него.
Джоки смотрел ей вслед, на рыжие сияющие кудряшки, на узкую ссутуленную спину и спотыкающиеся ноги. Потом Лиз опомнилась, вздрогнула, выпрямилась и пошла медленнее, нарочито покачивая худыми бёдрами.
– Дальше было неинтересно, – закончил Джоки. – Трудно, грязно, больно, но ничего такого, что удивило бы меня больше, чем те последние разговоры с близкими. И я ещё долго продержался, другие дети гораздо раньше понимают, что никому нахрен не нужны со своими желаниями, мечтами и любовью. Я до пятнадцати жил дурак дураком, в полной уверенности, что важен кому-то как есть, а не в роли идеального сына, мужа, любовника. Всем плевать, какой ты, если не такой, как им надо. И тебя выкинут, когда не оправдаешь ожиданий. Спасибо, не перережут горло.
– Ну, Джоки, ну… – Дора замялась, ей стало трудно взять лёгкий тон и снова звать Джоки «душечкой». – Им тоже было больно тебя терять, просто упрямство взыграло, надеялись, переломить и заставить. Ты ведь наверняка помнишь много хорошего о детстве, о родителях? Было же что-то, чем ты дорожил?
Джоки рассмеялся.
– Да уж конечно, у меня было нормальное детство и нормальные секреты. Знаешь, я очень долго таскал с собой игрушку, которую прихватил из дома, когда уходил. Она валялась в шкафу, я, разумеется, не брал её с собой в школу, а тут кинул почему-то в сумку и носил потом много лет, пока не потерял. Такую плюшевую, с молнией на пузе, я там хранил то, что хотел спрятать. Когда отец давал деньги, или как-то лак для ногтей спёр у двоюродной сестры, представляешь? Отец бы мне все пальцы по одному вырвал, вздумай я накрасить ногти, но я всё равно стащил и спрятал зачем-то. Думал, когда-нибудь стану плясать, как в клипе у Элтона, который Ла Шапель снял, помнишь?
