– Ой, девочки, почему мужчины такие дураки? – спросила Лючия, нервно обмахиваясь лиловыми перьями. – Иногда мне кажется, что интеллект и яйца растут в ущерб друг другу. Или одно, или другое.
Анабель уже спрятала морпеховский М240 и огорченно рассматривала ладони, чёрные от смазки:
– Дора, душечка, помоги мне с маникюром, надо правую руку подправить, а я сама не умееееею.
Этих девочек переполняли дерзость, юмор и решительность. Они знали о жизни всё, не имели запретных тем и редко жаловались всерьёз, хотя это не мешало Анабель постоянно капризничать по пустякам. Дора поначалу относилась к ней с некоторой иронией, даже после случая с нападением – хоть и храбрая, но милая манерная дурочка, не более. Но всё изменилось однажды, когда они заехали в небольшое поселение фермеров-хиппи. Десяток взрослых и дюжина детей жили маленькой коммуной и были рады гостям. Девочки согласились выступить, чтобы пополнить запас продуктов, и Дора присоединилась к зрителям. Она ожидала чего-то вроде обычного транс-шоу, когда нарядные «дамы» вызывающе крутят задницами и открывают рты под чужие песни. Но когда увидела, как танцует Джоки, отбросила всякую снисходительность. Это не походило ни на какой из известных ей танцевальных стилей – тело рассказывало историю, действие напоминало и балет, и ритуал, и фильм. Джоки показывала рыжую девочку, заблудившуюся вдали от дома. Она шла, встречая разных людей и животных, кто-то становился её другом, кто-то пытался обидеть, а однажды она влюбилась. Дети и взрослые смеялись, кричали от испуга и радовались, когда всё закончилось хорошо.
А потом на импровизированную сцену вышла Анабель. Её номер никак не объявили, и Дора не сразу поняла, что происходит. Анабель села перед одним из зрителей – заросшим угрюмым мужиком с тяжёлым взглядом, бульдожьим лицом и поникшими плечами. С минуту глядела ему в глаза, а потом что-то такое сделала со своим телом, и перед потрясённой публикой появился второй точно такой же дядька. Нет, Анабель осталась всё в том же же трико, но её мимика, фигура, движения – всё повторило облик этого человека, мельчайшие жесты и манеры совпали настолько, будто она была его сестрой-близняшкой и провела рядом всю жизнь.
– А, это же наш Фрэнк, вылитый! – закричал кто-то из младших, но постепенно все притихли, ведь перед ними творилась чистая магия.
Фрэнк не мог оторвать взгляда от Анабель, но волшебство на этом не закончилось: она начала что-то менять в себе, немного расслабляя лицо и плечи, взгляд её смягчился, а спина выпрямилась. И эти перемены, как в зеркале, отразились на Фрэнке, он становился на десять лет моложе и на полжизни счастливее, чем был. Постепенно Анабель отпустила его, но отпечаток чуда на нём остался.
А в следующий раз Анабель задержалась перед усталой немолодой женщиной по имени Рокси, и тут подстройка произошла ещё быстрее, а потом Рокси-Анабель стала на глазах сбрасывать возраст и тяжесть, будто скинула огромную шубу, и под ней обнаружилась молодая нежная девушка. Нет, Рокси не похудела разом на шестьдесят фунтов, но стала лёгкой, беззаботной и очень юной. И когда Анабель прервала связь, Рокси заплакала и засмеялась звонким девчачьим смехом, который никто не слышал от неё лет двадцать, а между тем он всегда жил у неё внутри.
И тогда Дора прониклась огромным почтением к Анабель, увидев не просто актрису, а ценительницу большой силы, способную околдовать человека, расплести в нём узлы и залатать раны, нанесённые временем. Сама же Анабель была абсолютно свободна и становилась тем, кем хотела.
Затем на сцене появилась Лючия. В обычной жизни она выглядела несколько вульгарной особой, но перед зрителями предстала сосредоточенной и отрешённой. Лючия обладала талантом эскейпера – умела выпутываться из цепей, верёвок, выбираться из запертых сундуков и прочих ловушек. Совершенно счастливая публика опутала Лючию с ног до головы кожаными ремнями, верёвки затянули на хитрые узлы, а цепи замкнули огромными замками. Но Лючия изгибалась, как змея, под немыслимым углом выкручивая суставы, и через несколько минут путы упали к её ногам.
На этом представление закончилось, все немного потанцевали, а к ночи девочки забрали свой гонорар, который оказался заметно больше обещанного, погрузились в автобус и уехали.
– Почему мы не остались? – спросила Дора. – Нас бы там на руках носили.
– Вот именно, – ответила Джоки. – Люди склонны прибирать чудеса к рукам. Мы-то ладно, но Анабель вечно пытаются выкрасть, пару раз выручали её с боем. Обязательно найдётся человек, желающий сохранить волшебство исключительно для себя.
– Я называю это «сожрать салют», – откликнулась Лючия. – Нет такой эфемерной и свободной вещи, которую кто-нибудь не захотел бы захапать в личное пользование. Обязательно нужно подчинить, запереть на замки и пользоваться в одиночку, будь то салют, морской берег, северное сияние или вот Анабель.
Анабель тем временем в разговоре не участвовала и, высунув от усердия язычок, подкрашивала ногти на ногах.
В Лючии изумительным образом сочетались мудрость и колкое дамское злоязычие. Дора вспомнила Ленку и её фразу о подруге: «больше женщина, чем я». Не всякой дана такая глубокая уверенность в своей неотразимости, подкрепленная острым, немного печальным интеллектом. А Джоки с точки зрения Доры вообще смахивал на мужчину мечты: энергичный, остроумный и храбрый, красивый даже в своих дурацких кружевах, он многое повидал и мог ночи напролёт рассказывать о путешествиях. При этом умел слушать, не задавая лишних вопросов. И Дора ему тоже явно нравилась – милая и спокойная, её хотелось иметь перед глазами как образец обычной женщины, в его мире такие встречались не так уж и часто. Вот только ни малейшей сексуальной искры во взгляде Джоки не наблюдалось – он глядел на Дору как на сестру, с большой симпатией и безо всякой страсти. О нём, единственном из всей троицы, Дора всё ещё думала в мужском роде, но их обоих одинаково привлекали высокие брюнеты, и они вечно перешептывались о былых приключениях, жаловались на разбитые сердца, парней-идиотов и хвастали экстерьером своих любовников, обозначая некоторые параметры руками, как заправские рыбаки.
– Мне тааак нравятся солдатики, сама не своя до мужчин в форме. Жаль, шарахаются, как от огня, упряяяяямые, – бархатно ворковал Джоки.
– Чего от них ждать, милая? Эти сапоги ничего не понимают в куртуазных развлечениях.
– А у тебя были военные?
– Нет, но как-то я завтракала с одним. Он свой автомат небрежно так поставил под стол, и я его всё время чувствовала коленом и думала, какой он большой, твёрдый, чёрный…
– Он был афро, что ли?
– Дура, я про автомат!
Дора решила, что такую чудесную дружбу не обязательно совмещать с сексом, его-то можно добыть где угодно, а тепло, веселье и понимание, которые она нашла у Джоки, встретить не в пример сложней.
Она мысленно хихикала, представляя, как замечательно может вписаться в компанию – каталась бы с ними на гастроли, утешала в любовных делах, приносила удачу и ходила со шляпой по кругу после выступлений. Но даже не считая того, что Джоки совсем-совсем потерян для женщин, имелись и другие препятствия. Они чем-то походили на неё, эти девочки – достаточно сильные, но неприкаянные, бездомные. Не было в них спокойной уверенности, что земля не уплывёт под ногами, не провалится и не загорится. Им проще совершить чудо, чем наладить обыкновенную жизнь. Они смотрели на заглохший автобус с одинаковой растерянностью и одинаково озирались в поисках мужчины, чтобы он всё починил. Но Дора должна справиться с собственной жизнью сама, а главное, ей следовало найти Гарри. Она уже не лёгкая забывчивая птичка в шёлковых платьях, и с этой стайкой ей не пути.
