— Да собирайся ты, времени совсем нету.
После яркого дня внутри хаты было мрачно и пахло как-то трагически, как будто тут не дом, а склеп. Антоник знал, где комната инвалида, решительно туда шагнул. Парень лежал с закрытыми глазами, но было понятно: не спит, а прислушивается.
— Уже понял? В отряд.
Мирон только хмыкнул мощными ноздрями, на лице его появилась улыбка. Какие тут еще улыбки!
Антоник выскочил наружу и крикнул на все так же сидевшую на бревне мать:
— Ну!
Она не ответила, но получалось, что ответила отказом. Не станет ничего делать. Да, осознал начальник разведки, решения принимает безногий, и, если он не захочет стронуться с места, мать останется сидеть. Кинулся обратно.
— Ну, показал ты характер, показал. Теперь уж хватит. Там целый батальон или больше. Времени у них мало, начнут прямо с колес, и часа у нас нет.
— Нас не трогали и не тронут.
— Ты очумел?! Так, для порядка, походя подожгут хату.
— У вас в лесу опасней.
— Что ты понимаешь. Все три взвода Витольд выдвигает с пулеметами, к тому же — лес. Да тут дивизию надо и неделю времени. А у них фронт шатается. Сунутся для порядка и обратно. Витольд соображает.
Мирон открыл глаза:
— Я к нему не пойду.
Антоник застыл от этой глупости и наглости. Его зло передернуло.
— Конечно, не пойдешь. Повх понесет. Крикни матери, чтоб собирала манатки, а то голые будете в лесу сидеть.
— Мы не пойдем.
Антоник зашептал матюки.
— Да что я тобой тут…
— Не подходи!
Когда начальник разведки подошел вплотную к кровати и схватился за одеяло, чтобы рвануть его в сторону, Мирон поднял пистолет, который держал на груди под одеялом:
— Уйди.
— Какой уйди! Приказ!
— Я уже взвел.
Послышались шаги Повха, и он загородил дверной проем.
Антоник протянул руку:
— Отдай!
Мирон выстрелил. Пуля попала в плечо, начальник разведки присел, мыча мучительные звуки. Повх подхватил его.
— Уходи! — закричал Мирон.
Кузнец, пятясь, потащил товарища вон из комнаты.
Когда вытащил на улицу, Оксана Лавриновна только покосилась на них, продолжая сидеть.
Со стороны моста слышались отчетливо нарастающие механические шумы. Колонна перегружалась через реку.
— Приказ, — прошептал Антоник.
Ничего ему не отвечая, кузнец взял его за здоровую руку и ногу и закинул себе за спину. Вздохнул и небыстро, но решительно пошел со двора.
На краю леса его встретили Ясь Донатов и старый Волчунович. Повх сказал хлопцу, положив потерявшего сознание начальника разведки на траву:
— Беги. Скажи, идут.
Волчунович сосал свой чинарик.
— На этот раз, поди, не пронесет.
Действительно, сколько раз за эти годы германская армия обрушивала на партизанские чащобы свои снаряды и мины, а винзаводу хоть бы хны, никаких серьезных повреждений. Только сейчас, очень было похоже, не отсидеться.
— Ты лучше сам подожги.
Винокур только сплюнул и нырнул в кусты.
Повх, продолжая дышать тяжело, поглядел на лежащего, потом в ту сторону, откуда пришли. Как будто по заказу, там поднялся одинокий столб дыма и стал размазываться по ветру.
Глава двадцать вторая
Я знал, что нужно делать, и совершенно не представлял, как я это сделаю. Офицерская моя голова уже все тактически решила: надо собрать всех вместе, а еще до того надо во что бы то ни стало сунуть Бобрину предназначенное для него послание. У него своих мозгов нет, давно уже понятно, а письмецо это заменит начштаба мозги и даст характер. Такие приказы, да на такой бумаге он игнорировать ни в коем случае не посмеет. Он должен сказать всей этой шайке лесных дворян: делаем вон то, а другого не делаем. Витольд, не желая идти на Гибуличи, не просто посылает Бобрина и Шукетя с Копыткой, не просто даже уклоняется от воли уже сильно погромленной бригады, он идет против страшного и однозначного приказа командования армией. А приказ армии не сам по себе появляется, в нем гудит такая важная воля, что даже душа зажмуривается думать.
Я шел очень быстро и был сильно занят своими разбегающимися соображениями, но Антоника с Повхом увидел первый. Они шли навстречу, переговариваясь. К Оксане Лавриновне? Больше некуда. Хотел окликнуть. Не стал окликать. Бог знает, какие у них насчет меня есть распоряжения. А то, что их не будет на месте предстоящего курултая, даже хорошо — слишком они в последнее время отчетливо показывают свое особенное почтение к Витольду. Раньше и Антоник, и особенно кузнец казались мне людьми немного наособицу, так вот нет, при сгущении атмосферы проявились как именно Витольду верные воины.
В таборе был переполох, но при этом все говорили шепотом. Я пересек его, по инерции оглядываясь и оценивая. Нет, нипочем им не уйти от прибывшей зондеркоманды. Там ведь не просто лютые люди, а и ученые по специальной части. Они и в лесу ориентируются лучше любого партизана, и вооружены так, что подумать лишний раз неприятно, и приказ имеют вполне конкретный: полное истребление. Вот я от края леса долетел сюда за каких-нибудь двадцать минут, им понадобится не намного больше.
Витольд, чтобы показать Бобрину, Шукетю и регулярно снабжаемой доносами бригаде, что он слушается приказов, свои вооруженные взводы — Рамазана, Буткевича и остальных, кто в непосредственном подчинении, — провел дальше, к самой линии болот, поставил как бы на полпути к тому краю пущи, что ближе к Гибуличам. Но, однако же, застрял, хотя проходы меж болотами были отлично разведаны: иди атакуй, радуй командование дальше.
Нет, сидит.
Бобрин мается животом, весь желтый, а Шукеть в одиночку не может перешипеть всю партию Порхневичей. Копытко подгавкивает сбоку, но кто вообще его принимает в расчет. Взводные, я так подозреваю, выжидают. Но при виде такого документа, что жжет сейчас мне брюхо под тельником, скажут свое слово. Уважать мы вас, Витольд Ромуальдович, уважаем, но война есть война, и на войне надо слушаться того начальника, который главнее.
— Стой!
Ох ты! Зенон! Самого Антоника я обошел, а тут…
Ствол ППШ смотрит мне прямо в грудь. Только бы не задумал обыскивать: придется что-то предпринимать.
— Пошли.
— Ну, пошли. Не хочешь спросить, где я был? А я скажу.
— Почему ты не спросишь, где я был?
— Спросят.
— Хороший ты парень, Зенон.
— Знаю.
— Только возьми себе на ум: если б я был дезертир, чего бы я сюда теперь притащился?
