Конечно, Николай Адамович не был наивным и слепым человеком, но в душе у него на все сомнения был один ответ — пусть!
Что-то похожее на гибельный восторг зашевелилось под волнами патриотического сияющего мечтания в душе пана Норкевича; все аргументы были в пользу того, чтобы скрыться под Зельвой, в подполе у супруги, и дождаться закономерного и, видимо, неизбежного исхода, но что-то болезненно восторженное поднялось из тех самых глубин и начало диктовать другую линию поведения.
Данута Николаевна, не споря с отцом по существу, выдвигала боковые аргументы: как же ты поедешь — сплошь жестокая партизанщина!
Поезда ходят. Пусть не пассажирские, найдется место для одного старика и в солдатской теплушке. Тем более с такими бумагами; как было сказано — приказ пропускать всюду и доставлять бесплатно.
Оставив плачущую дочку, он отбыл, помахивая старым кожаным саквояжем, на вокзал, где ему велено было ждать транспортной помощи. Странно, но настроение было приподнятое, и даже мысли о драматическом характере события куда-то отступили. Верилось вообще в какие-то фантастические вещи — что конгресс каким-то образом послужит развороту военных событий, напирающие фронты отпрянут, устыдившись своей железной нахрапистости. Тучи танков замрут, давая белорусам сказать нужное слово в историческую минуту. Ведь в самом деле, не может же такое грандиозное событие, как Всебелорусский конгресс, оказаться просто химерой.
На вокзале его подсадили в довольно удобно оборудованный вагон, где уже на лавках сидело человек пять-шесть, оказалось — делегаты от гродненского, лидского, новогрудского отделений Самопомощи. Настроение еще более просветлело. Одно дело — в одиночку мыкаться и пробираться, другое — попасть в русло могучего организационного потока.
— Вы меня не узнаете, Николай Адамович? — почти сразу подсел к старику молодой мужчина в хорошем, чуть великоватом черном костюме и заломленной назад европейской шляпе с прямыми полями.
— Нет, — улыбнулся Николай Адамович, хотя что-то знакомое, кажется, мелькнуло во внешности.
— Моя фамилия Порхневич, Вениамин Порхневич.
— Ах, да.
Разговорились.
Несмотря на молодость, Вениамин уже сделал некоторую карьеру в организации. С гордостью рассказывал, какой суровый отбор пришлось пройти, чтобы попасть в число делегатов съезда. Желающих поехать было очень много — такой подъем! Учителя школьные, работники администраций, журналисты и особенно много народу из числа членов добровольческих формирований. Все отобранные самими белорусскими комиссиями кандидаты согласовывались с немецкими полицейскими органами. А как же!
Николай Адамович не стал осаживать молодого, горячего активиста сообщением, что ему лично удостоверение делегата просто вручил немецкий гауптман.
— Ну, поехали, — улыбаясь, сказал Вениамин, когда паровоз осторожно дернул состав.
Ехали долго, что легко было понять: не так просто обеспечить безопасность: разговоры о партизанской активности были не просто разговорами. «Багратион» очень возбудил активность лесных соединений, они накинулись на железнодорожную сеть страны, как саранча на лесопосадки. Лежа ночью с открытыми глазами, Николай Адамович постоянно слышал взрывы и перестрелки. И опять-таки настроение его не падало. Почему исторические перемены в жизни народа должны приходить без мук и жертв? Надо заплатить, иногда и много заплатить, чтобы что-то получить.
В Минск прибыли 26-го под вечер. Моросил легкий дождик, но и он ни в малейшей степени не портил общей бодрой картины. Делегатов с Гродненщины встречал Здислав Романовский, один из членов оргкомитета, ему надлежало помочь в расселении, мест в гостиницах уже не было, количество участников было громадным, но удалось договориться с частным сектором.
Вдруг выяснилось, что одновременно со встречей провинциальных делегатов в районе вокзала происходит и еще одно мероприятие. Его главными участниками были немецкие полицейские. Группами по нескольку человек они с винтовками наперевес бегали по перрону, слышалось то там, то там: «Хальт! Хальт!» Над крышей вокзала тускнела красная полоса заката, блестели мокрые каски и винтовки. Делегаты стояли маленькой, сдержанно беседующей группой, кто-то пытался закурить. Массированное, раздраженное движение вокруг мешало. Но вдруг прекратилось. В конце перрона можно было увидеть, как немцы, с руководящими возгласами орудуя прикладами, заталкивают в проем между зданиями группу, судя по одежде, рабочих.
— Идемте, — улыбнулся Романовский.
Когда делегаты покидали перрон, раздался залп. Конечно, все всё сразу поняли, но особо негативного действия эта сцена сурового наведения порядка на гостей столицы не оказала. Расстрел — что ж, не нарушай правил, ведь давно и всем известно: немецкий порядок справедлив, хотя и безапелляционен. Не хочешь, чтобы тебя расстреляли, — не делай того, за что расстреливают.
Вениамин даже попытался сформулировать эту мысль. Его поддержали, пусть не активно, но согласными вздохами. Николай Адамович тоже вздохнул. В самом деле, когда миллионы большевиков на тысячах танков таранят немецкий фронт, то возмутители спокойствия в тылу должны быть готовы к тому, что их не будут гладить по головке.
В эту ночь пан Норкевич заснул сном младенца.
Утро следующего дня было замечательное. В небе только отдельные сахарные, тающие облачка, безветренно, сухо. Обстановка в высшей степени мирная, даже какая-то торжественная. Как будто вся эта стрельба-война осталась во вчерашнем дождливом вечере, а впереди только горизонты светлой мирной жизни.
У Минского городского театра с шести часов утра столпотворение. Почему театр? Из символических соображений второй конгресс решено было провести там, где в 1917 году прошел первый и впервые прозвучали слова о белорусской свободе. Желание соблюсти, а вернее — основать традицию привело к организационным сложностям. Зал театра готов был вместить всего 620 делегатов, а приглашения участника получили никак не меньше тысячи. Пока возбужденная, довольно хорошо одетая, если учитывать обстоятельства времени, толпа накатывала на мандатную комиссию и пальцы тыкали в выверенные списки, администрация лихорадочно решала внезапно возникшую проблему.
Делегаты, давно не видевшиеся, обнимались, закуривали, делились впечатлениями. Общий настрой был никак не нервный. «Багратион» как будто не торчал в голове у каждого. Или даже так: вера в силу и сияющую мощь решений, что ожидались на конгрессе, будет такова, что большевистская операция сама собой свернется, откатится, зачахнет. Не может она не устыдиться такого народного единства, проигнорировать подобный порыв. Николай Адамович с радостным удивлением обнаружил, что многие разделяют его мысли.
Оптимизм организаторов был фантастическим. Сначала была идея ограничиться в основном делегатами из Минска и Минского округа — на первом месте тут был транспортный вопрос, вопрос безопасной доставки делегатов. Но потом возобладало мнение, что конгресс должен обладать настоящей представительской мощью. Потому вызвали делегатов не только из западных областей, пусть и понемногу, а также членов белорусских диаспор из Литвы, Латвии, Польши, Германии и Австрии. И это бы ладно, это было просто логично, но приехали по настоятельному предложению делегаты-белорусы от Орловщины, Смоленщины, из Брянска и Чернигова. Не надо забывать — все эти территории, русские и украинские вроде бы, белорусские националисты считали своими этнографическими провинциями. Более того, собирались за них бороться не на жизнь и обязательно включить в границы будущего Белорусского государства. А что, раз такая возможность — надо прирезать по максимуму.
