— Нет, нет. Мне просто нужно знать все места, где они были со времени приезда в город. Они какого числа приехали?
— Двадцать девятого апреля.
— Как, всего за два дня до убийства? — ошарашенно переспросил Борис.
— Ну да. Разве муж вам не говорил?
— Может быть, да я как-то забыл, — смутился Борис такой своей промашке. — А как они провели эти три дня с двадцать девятого по первое мая?
— Ну, — присаживаясь возле стола, задумалась Валентина Михайловна. — Приехали двадцать девятого, муж их встретить не смог, со службы не отпустили. Я на работе была до шести, пришлось им на вокзале часа два посидеть, потом уж к нам поехали. Соседи у нас тоже на работе были, кроме Клавдии Агеевны, но она лежачая, дверь открыть все равно не может. Вечером, пока умылись с дороги, пока поужинали, уже спать пора. А на следующий день они с Леней по городу пошли гулять. Муж с ними до Дворцовой площади доехал, а дальше они уж сами. Вернулись домой в этот день поздно, часов в восемь, уставшие, голодные. Дядя Петя вроде говорил, что в Эрмитаж ходили, по Невскому гуляли, в Пассаж заходили, в Гостиный двор. Галя с мужем ему заказов надавали, так вот ходили за покупками. А на следующий день вроде бы в Петропавловскую крепость собирались и в Музей артиллерии. Но тут уж я точно не скажу, вечером разговаривать с ними особенно было некогда. Хотелось перед праздником прибраться, еду заранее приготовить, все-таки Первое мая, с утра мы с ребятами на демонстрацию собирались, а вечером хотелось за праздничным столом посидеть, вот я и суетилась, а мужчин с детьми я даже на улицу отправила, чтобы не мешали убираться. Ну а первого утром Петр Федорович оделся, пожелал нам хорошего дня и ушел встречаться с товарищем. Больше мы его не видели.
— А припомните, Валентина Михайловна, как точно говорил о своем товарище Петр Федорович? Как он его называл? Старинный друг, фронтовой товарищ, старый знакомый. Дружок мой давний… — предлагал возможные варианты на выбор Борис.
— Гм, — задумалась Валентина Михайловна. — Так сразу и не сообразишь. Вроде сперва он сказал, встретил старинного своего знакомого… А потом уже стал говорить о фронтовом друге. А какое это имеет значение? Вы что, думаете, дядя Петя стал бы нас обманывать? Зачем?
— Нет, нет. Что вы, — поспешил успокоить ее Борис. — Это я так просто… Подумалось, а вдруг он с этим человеком еще до войны знаком был… ну земляк, может… — глядя на недоверчивое лицо Валентины Михайловны, спешил убедить ее Борис.
— Валентина, — прервал их разговор визгливый неприятный окрик, и крупная, сердитая краснолицая баба ворвалась в их комнату, таща за собой маленьких безобразников. На фоне крупной разъяренной соседки они выглядели особенно худенькими, а на их чистеньких, уже умытых личиках замерло выражение дикого ужаса. — Вот! Полюбуйся на этих бандитов! Ты бы хоть последила, чем они на коммунальной кухне занимаются! Это форменные бандиты, их в милицию надо, в тюрьму для малолетних разбойников! А сперва высечь, да так, чтобы попы все синие были, чтобы неделю сидеть не могли! А если сама не можешь, так мой Макар их живо в чувство приведет! — громыхала соседка, потрясая детьми, словно пучком петрушки. — У него ремень знаешь какой? С железной бляшкой. И рука тяжелая, он из них вмиг всю дурь выбьет!
Надя с Ленькой, услышав про ремень с бляшкой и тяжелую руку, еще больше съежились и заревели в голос, пытаясь вырваться из рук ужасной бабы и спрятаться за Валентину Михайловну.
— Олимпиада Романовна, успокойтесь, пожалуйста! — бледнея, попросила Валентина Михайловна. — Объясните толком, что случилось, и отпустите их, пожалуйста, я обещаю сама их наказать.
— Ага, накажешь, как же. Конфету не дашь лишний раз, вот и все наказание. Что я, не знаю вас, малахольных? Или что, думаешь, раз раньше вся квартира вам принадлежала, так можно тут свои порядки устанавливать и безобразить? Так не надейся. Вот я участковому-то напишу, вот я пожалуюсь куда следует!
— Олимпиада Романовна, ну что вы такое говорите? — безнадежным голосом спросила Валентина Михайловна. Видно, подобные разговоры велись тут нередко.
— Оперуполномоченный Беспалов, Ленинградский уголовный розыск. Отпустите детей, гражданка, и предъявите документы, — вставая между подавленной Валентиной Михайловной и ее нахрапистой гостьей, строго, по-взрослому распорядился Борис. — Вы по какому праву без стука врываетесь в комнату гражданки Масловой? Это ваши дети? Нет? Немедленно отпустите. Медицинская экспертиза установит степень нанесенных им увечий.
— Чего? Каких увечий? — упирая руки в бока, но все же выпуская маленьких заложников, очнулась Олимпиада Романовна. — Это что еще за стручок такой недоделанный? Мне в нос бумажкой тычет? Да ты знаешь, кто я такая?
— Да. Наглая зарвавшаяся баба, которую давно уже пора привести в чувство. И поскольку у вашей соседки на это не хватает решительности, это сделают правоохранительные органы. Итак, ваши документы? В какой комнате проживаете? — выдавливая Олимпиаду Романовну из комнаты Масловых, гнул свое Борис. Таких, как эта тетка, он с детства терпеть на мог. Наглые, думающие, что им все позволено, понимающие только грубую силу. Именно такие, как она, выдавливали больную, едва оправившуюся после операции мать из очереди к врачу, влезали без очереди в магазинах, выхватывали у более слабых, незащищенных лучшие куски. Не с помощью ума, способностей, а с помощью простой грубой силы. Борис их ненавидел и спуску не давал, даже в детстве. Никогда. И за маму всегда заступался, и в поликлинику с ней ходил, чтобы не обижали.
— Слышь, ты не больно-то тут командуй, — чуть сбавляя обороты, пробасила в ответ Олимпиада. — Я сейчас мужа кликну, он тебе объяснит, кто где живет.
— Очень хорошо, что он дома, можно будет сразу же забрать как минимум на пятнадцать суток. А там разберемся. Сейчас соберем соседей, составим протокол, — продолжал наступать на Олимпиаду Романовну Борис. Он не сомневался, что так нахраписто, беспардонно она ведет себя не только с Валентиной Масловой, но и с другими соседями.
— Чего? Какие еще протоколы?
— На вас стали поступать жалобы от жильцов, и вижу, небезосновательные, — доставая из кармана блокнот и карандаш, говорил Борис.
А Надя с Леней, вырвавшись из крепких рук Олимпиады Романовны, добежали до Валентины Михайловны и, обняв ее с двух сторон, спрятались в складках ее платья, как цыплята под крыльями наседки.
— Товарищи жильцы, попрошу всех выйти из своих комнат! Попрошу всех пройти на кухню! — громким зычным голосом командовал Борис. Сейчас в нем бурлила знакомая молодецкая удаль, которая привычно толкала его на всякие отчаянные выходки. Чаще всего безобидные и смешные, но бывало и по-разному. Эх, жаль, нет с ним Володьки Талашманова и Митьки Голикова, втроем они были самыми заядлыми хохмачами факультета. А какие они капустники устраивали, например, на день студента!
Двери комнат распахивались, и в коридор выглядывали испуганные соседи.
— Проходим, товарищи, на кухню. Не толпимся в коридоре, — руководил Борис, продолжая наседать на Олимпиаду Романовну. Та все еще хорохорилась, но в ее маленьких недобрых глазках уже поселился страх, и Борис это отчетливо видел. Что, обижать слабых веселее? — Итак. Беспалов Борис Олегович, Ленинградский уголовный розыск, — пройдясь по кухне перед выстроившимися в ряд жильцами, как генерал перед войсками, представился Борис, умышленно опустив свое звание и должность. Не солидно. — У меня имеются сведения, что гражданка…
