– Порядок вакцинации знаете? (Алла Викторовна молча кивнула.) Тогда вперед! – скомандовал доктор и вручил назначение, в котором впервые за всю его практику разом числились четыре одинаковые фамилии.
Выйдя из кабинета, Алла сразу же протянула листок мужу и со словами «Не смей сопротивляться!» повела его с собой. По-другому с ним справиться было нельзя: большой поэт не желал прививаться, это отвлекало от творческого процесса, и никакие призывы к здравому смыслу на него не действовали. «Смешно!» – рокотал он и пугал девчонок, изображая корчи и пуская слюни. Особенно счастлива была Лялька, впечатленная лицедейством отца, к которому, кстати, естественным образом присоединилась, скрючив пальцы и вытаращив глаза. И только Марина, тщательно изучившая статью в медицинской энциклопедии, сидела притихшая и сосредоточенная, производя в уме несложные расчеты: сколько прививок? сколько дней?
Выйдя из кабинета, Алла Викторовна внимательно изучила висевшую на информационном стенде сводку по области и, обнаружив какие-то немыслимые цифры, пришла к выводу, что бешенство в этом году приобрело характер настоящей эпидемии: людей кусали лисы, собаки и, разумеется, кошки, в том числе и домашние. По последним статистика была особенно неутешительная: возникало ощущение, что милые домашние животные вступили в сговор по уничтожению хозяев. Внизу сводки приводились данные по смертельным исходам… Алла Викторовна похолодела и вспомнила о Золотаревых. Думать о том, что те скрыли бешенство кошки, не хотелось, Реплянко предпочитала верить людям. Но в данном случае ее смущало другое – странное течение болезни, точнее, нелогично длительное с учетом того, что вирус передался котенку от матери. «А вдруг они выпускают кошку на улицу?» – предположила Алла Викторовна и решила все-таки навестить их на обратном пути из травмпункта. Откуда ей было знать, что вместо этого она с диагнозом «анафилактический шок» окажется в центральной городской больнице?
– Второй клинической смерти, Андрюшенька, я не переживу, – через силу улыбаясь, просипела она мужу, взяв с него слово проконтролировать, чтобы девочки не пропустили ни одной прививки. – И ты! – Алла Викторовна нарочито закатила глаза.
– И я! – с готовностью пообещал поэт, учитывая важность момента.
– И я! Я тоже буду! – с воем поклялась напуганная Лялька, не переставая целовать материнскую руку, свисающую с каталки для перевозки больных.
– Жалобу писать будете? – виновато поинтересовался доктор, не ожидавший, что сестра процедурного кабинета перепутает ампулы, нарушив очередность введения антирабического иммуноглобулина и антирабической вакцины, что, возможно, и привело к анафилактическому шоку у пациента.
– Зачем? – Ответ Реплянко поразил доктора. – Мы же коллеги, ошибиться может каждый.
– Я буду, – встрял поэт, всегда ратовавший за справедливость, но никогда не доводивший ни одного сражения до конца.
– Не надо, Андрюша, – урезонила его Алла Викторовна и поехала по коридору, махнув семье на прощание рукой.
– Мама! – зарыдала впечатлительная Лялька, а суровая Марина сначала насупилась, а потом сразу же отпросилась у отца к Золотаревым.
– Иди! – Поэт был печален и великодушен: вид Музы подсказал ему новую тему, вызвав очередной прилив творческого вдохновения. – Только Ляльку с собой возьми, чтобы дома одна не сидела.
– А если я не хочу? – Младшая сестра явно не вписывалась в Маринины планы.
– А кого это волнует? – Отец был настроен решительно: если в доме несчастье, нужно быть вместе. Он, разумеется, не в счет. У него положение исключительное, а вот дети, дети – это совсем другое дело. Пусть поддерживают друг друга.
– А можно я дома с тобой останусь? – Ляльке, как выяснилось, абсолютно не хотелось тащиться с сестрой к Золотаревым. Ей хотелось быть рядом со взрослыми, с отцом, чтобы не так страшно. – Уж лучше книжку почитать, – объявила она о своих намерениях, чем пробудила в старшем Реплянко гордость («В меня пошла!»), а в Марине – некое подобие благодарности («Хоть какой-то прок от этой дуры»).
Хуже всех в этот момент было невезучей Алле Викторовне, оказавшейся в палате на шесть человек без чашки, ложки и научной фантастики. Надеяться на расторопность поэта не приходилось, поэтому, как только отключили систему, измученная скукой Реплянко отправилась на поиски всех тех предметов, без которых пребывание в стационаре кажется немыслимым.
Экскурсия по терапевтическому отделению повергла Аллу Викторовну в уныние. Во-первых, ни в одной палате не удалось обнаружить ничего удобоваримого для чтения, хотя предложения, безусловно, были, но «Анжелика, маркиза ангелов», «Поющие в терновнике», «Спид-инфо» и «Совершенно секретно» ее совершенно не впечатлили. А во-вторых, на посту ей сразу же откровенно нахамили медсестры, пригрозив отправить в бокс (прививка-то была от бешенства), если она не прекратит разгуливать по палатам. И вот тогда! Тогда!.. А что будет тогда, Алла Викторовна знать не хотела. «Ни к чему», – решила она и пообещала вести себя смирно: назначения врачей с пациентами не обсуждать и в прения с коллегами не вступать (они этого не любят).
«Буду спать», – определила свое главное дело Алла и обнаружила интереснейшую вещь: чем сон был доступнее, тем меньше хотелось в него погружаться. «Я же мечтала», – негодовала она, чутко прислушиваясь к тому, что творится в коридоре отделения – начали пускать родственников. Алла Викторовна уткнулась в подушку – память вернула ей, казалось бы, забытое детское ощущение бесконечного ожидания. «Не плачь», – скомандовала она себе, почувствовав, что близка к слезам. Алла Викторовна больницы ненавидела и, невзирая на медицинское образование, боялась их как огня, потому что всякий раз попадала в них в состоянии, расплывчато именуемом «между жизнью и смертью». Так получилось и на этот раз.
– Меченая ты, Алла, – подтвердил ее подозрения военврач Григорий и очень аккуратно вытащил из волос женщины, которой столько лет симпатизировал, хлебную крошку. – В кровати ешь?
– Ем, – призналась удивленная его визитом Алла Викторовна, поправляя волосы. – А кто тебе про меня сказал?
– Жена. Андрей заходил.
При упоминании имени мужа настроение у Реплянко моментально ухудшилось: она проторчала в больнице почти три дня, а большой поэт так и не нашел времени ее проведать; приходилось обходиться всем казенным – халатом, чашкой, ложкой, тапочками.
– Не кисни. – Григорий взял Аллу за руку. – Я разговаривал с завотделением: вакцинацию будут продолжать, просто под прикрытием. По срокам тоже должны уложиться. – Он словно чувствовал, чего она больше всего боялась.
– А девочки?
– А что девочки? Схема одна и та же.
– Я понимаю, – замялась Алла Викторовна, но все-таки решилась: – Я боюсь, что Андрюша недопонимает серьезность ситуации.
– Мне ему объяснить?
Вопрос Григория повис в воздухе, потому что оба понимали: «объяснить» по-соседски не получится – большой поэт был ревнив и высокомерен, чужих советов не терпел, воспринимал их в штыки, а впадая в гнев, мог легко оскорбить человека.
