– Куда? – спросил водитель.
– Вперед, – ответила Юлия. Ей хотелось как можно быстрее отъехать от этого места.
Машина тронулась. Через пару километров на дороге возник подозрительный тип. Юлия догадалась, что это и есть убийца.
Убийца помахал рукой. Водитель остановил машину. Тип влез и устроился на заднем сиденье.
Юлия решила на всякий случай сдать его в милицию. Но как?
Убийца сидел за спиной. Юлия кожей чувствовала его звериную сущность. Волк в облике человека.
Впереди показался пост ГАИ. Если машину остановят, Юлия сообразит, как сдать преступника.
Машину остановили, поскольку она была грязная, с заляпанными номерами.
– Ваши документы, – потребовал дорожный инспектор Жора.
Водитель достал из бардачка документы. Мент стал их рассматривать.
Юлия открыла дверцу и громко спросила:
– У вас можно пописать?
– Идите в кусты, – разрешил Жора.
– В кустах неудобно.
– Наоборот. Свежий воздух. Земля. Круговорот воды в природе.
Юлия вышла из машины и направилась в сторону поста.
Оттуда вышел второй мент Юра.
– Чего надо? – спросил он слегка хамовато.
– Я свидетель, – тихо сообщила Юлия. – Я видела труп. В нашей машине сидит убийца.
– Откуда вы знаете? Он что, представился?
– Вы милиция, вы и разбирайтесь.
– Ваши документы, – потребовал Юра.
Юлия достала из сумки и протянула свой паспорт.
Юра записал в блокнот данные паспорта.
– Можете показать труп? – спросил он.
– Пусть убийца показывает, – сказала Юлия. – Он лучше знает.
– А где это? – спросил Юра.
– Два километра назад. Там дерево с дуплом. Дупло сухое и черное.
Она забрала паспорт. Зашагала прочь от машины.
– Эй! – крикнул водитель «Нивы». – Куда?
– Домой! – отозвалась Юлия.
Она не хотела, чтобы при ней задерживали человека, которого она сдала.
Дальше не придумывалось.
Алла не собиралась влюбляться в своего главного редактора. Женатый человек – явление временное. Но тяжело быть совсем одной в двадцать пять лет. Ни жениха, ни ухажера, ни родственников.
То, что случилось в Таганроге, – исключение из правил. Тоска пихнула, как говорила героиня Шолохова.
Алла не хотела «гонять порожняк», заводить бесперспективные отношения, но что случилось, то случилось. И пошло-поехало.
Тело Вилена Иваныча оказалось лучше, чем голова. Оно было молодое и спортивное. Если бы голову отрезать, вообще греческий бог. Но со временем Алла привыкла и к голове. Она забыла его возраст. Называла Вилен. Вилен – талантлив, а талант важнее, чем молодость. Молодых сколько угодно. Стада. А талант – редкость. Божественное клеймо.
Виля читал ей свои новые стихи и по ее реакции проверял – все ли на месте? Стихи – это не рифма, а божественный порядок слов. Когда этот порядок сбивался, Алла ловила сбой своей антенной, и ее лицо становилось безразличным. Гасло. Виля замечал эту перемену. Злился, но понимал, что надо додумать.
Он шел на кухню. Ставил чайник. Плита старая, Алла принесла ее с помойки. Чайник кто-то отдал за ненадобностью. Кухня маленькая. Но все это свое: и плита, и чайник, и кухня, и Алла. Можно ото всех спрятаться, отъединиться. Одни во всей Вселенной. Хорошо. Виля наливал чай в кружку. Ждал, когда придет новый порядок слов. И он приходил. Виля читал новый вариант. В глазах Аллы зажигались лампочки. День удался.
Алла и Виля ложились на новый разложенный диван. Они его не собирали. Он так и стоял – широкий, застеленный, манящий, готовый принять в любую секунду и соучаствовать.
Она, Алла, стала совсем ЕГО. А он, Вилен, – совсем ЕЕ. И было невозможно себе представить, что все это закончится когда-нибудь. Так же как невозможно представить свою смерть.
Валя обратила внимание, что Вили практически не бывает дома. И даже, когда он ест, тоже отсутствует. Физически здесь, а мысли далеко.
Она предполагала, что Виля углублен в свои стихи. Он сочинял всегда и везде. И даже во сне. Ночью просыпался, шел по малой нужде, а потом садился за стол и записывал свои строчки, внезапно вспыхнувшие. Мозг включал обороты и не мог остановиться. Виля ложился спать, его накрывала бессонница.
Виля пытался не подсаживаться на снотворное. Ждал, когда заснет самостоятельно. Крутился, скрипел пружинами. Герда чувствовала его беспокойство, ходила по дому, клацая когтями.
Виля перенес свое спальное место в другую комнату. Валя не возражала. Одной спать удобнее. Однако через какое-то время стало ясно, что они из супругов превратились в соседей, а их квартира – в коммуналку.
Ваня рос шумным, неудобным и автономным.
Валя пыталась стать ему близкой, но сын не подпускал. Держал дистанцию.
– Ты с кем дружишь? – спрашивала мать.
– А какая тебе разница? Ты же все равно никого не знаешь.
В этом была логика.
– Кем ты хочешь стать? – спрашивал Виля.
– Футболистом.
– Почему? – удивлялся отец. – Какая радость гоняться за мячом?
– Движение – жизнь, а сидеть на одном месте – застой, – объяснял Ваня.
– Ты считаешь, лучше работать ногами, чем головой?
– За ноги больше платят.
Это правда. Хоккеисты и футболисты зарабатывали неизмеримо больше, чем поэты. Единственное, у спортсменов – короткий век, как у балетных. Даже короче. А поэты работают пожизненно. Хотя у самых лучших поэтов – тоже короткий век.
Виля писал стихи на все случаи жизни: к юбилеям друзей, к юбилею военно-воздушных сил, к годовщине ВЛКСМ и всем прочим годовщинам. Ему хорошо платили, но богатым он не становился.
Спасение пришло в виде композитора Олега Мамочкина, простоватого парнишки, похожего на Есенина. Он был простоват, но не прост. Прошибал любую стену. Чем? Обаянием и талантом. На одном обаянии дальше двух дверей не пропустят. Олег оказался талантливый мелодист. Его мелодии сами затекали в душу и застревали там навсегда. Буквально новый Дунаевский. Как можно из семи нот октавы сложить столько разнообразных мелодий? То же самое, как из тридцати букв алфавита можно написать всю мировую литературу.
Все началось с того, что Олег Мамочкин по собственной инициативе написал песню на стихи Вили. Не всякие стихи годятся для песни. Например, Маяковского к мелодии не пристегнешь, а Есенин – сам просится.
Поэзия Вили подходила Олегу как нельзя лучше: легкая рифма, много гласных, которые хорошо тянутся, стихи не перегружены смыслом. Простые, внятные чувства. Что еще надо для песни?
