– Ну… кто сказал, почему сказал, что было до этого, что потом?
Михалыч поведал мне контекст – от начала до конца. Он рассказал всю историю с Мариной от знакомства до его бегства плюс последняя встреча.
Я напрягла лоб, как инженер человеческих душ, и объяснила, что «мизер» – это карточный термин, когда на руках остаются только мелкие карты: двойки, тройки.
– А при чем тут карты? – удивился Михалыч. – Я играю только в подкидного дурака. Там шестерки, семерки.
– Карты ни при чем, – согласилась я. – В вашем случае имеет место конфликт долга со счастьем. Вы выбрали долг и вернулись в семью. В вас проснулась совесть. Совесть – главная составляющая. Человек без совести – это мизерный человек. А вы – не мизерный, а вполне с козырями.
– Да?
– Ну конечно, – подтвердила я. – Семья – это константа.
– Константа – это кто?
– Не кто, а что. Категория постоянная. А любовница – категория переменная. Сейчас одна, потом другая.
– Ну да… – согласился Михалыч. – Марина ушла, но яйца не отрезала. Все при мне. И яйца, и член. Как царская пушка. Полный боевой комплект.
Мы подъехали к магазину.
– Вы меня подождите, я обратно с вами поеду, если можно, – попросила я.
– Подожду со всем моим удовольствием, – согласился Михалыч.
Носатая и крашеная были на месте.
Я попыталась вспомнить свои заготовки текста, но неожиданно произнесла:
– Дайте мне дефицит. За мной не заржавеет.
Фармазонки переглянулись, как заговорщицы. Кивнули. И выложили передо мной продукты суперпервой свежести. Добавили палку колбасы из кремлевского распределителя и баночку красной икры. Я заплатила то, что требовалось, и добавила тридцать процентов сверх положенной суммы. Все были счастливы: я – качеством, продавщицы – количеством.
К моей проповеди о трудовом рубле они остались бы глухи. Слова – воздух. А чаевые – поступок.
Я выбежала из магазина и села в знакомую машину. Михалыч ждал меня со всем его удовольствием.
Мы поехали. Снежок завихрялся вокруг фонарей.
– Позови меня чаю попить, – предложил Михалыч.
– Не могу.
– Почему?
– У меня муж дома сидит, пьет чай. Он удивится, если я приведу незнакомого мужика.
– Так ты замужем?
– Само собой.
– А от мужа гуляешь?
– Нет. Не гуляю.
– Почему?
– Совесть не позволяет.
Мы подъехали к моему дому. Я протянула деньги.
– Много, – смутился Михалыч.
– Много – не мало…
Я забрала сумку с продуктами и пошла к подъезду.
Михалыч отъехал. Вечер только начинался. Можно было еще работать, как тогда говорили, «бомбить».
Мы расстались – каждый со своей удачей. Я – с полной сумкой продуктов первой свежести, а Михалыч – с полным боевым комплектом, который никто у него не отберет. Кроме времени.
Ленинградские открыточки
В моем доме раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, что само собой разумеется. Услышала слабый голос. Была плохая связь.
– Кто это? – не узнала я.
– Генрих, – отозвались в трубке.
У меня не было ни одного знакомого Генриха, если не считать единственного из моей юности. Юность проистекала в городе Ленинграде и давно прошла. Превратилась в зрелость с оттенком перезрелости. Тот давний Генрих хотел лишить меня невинности, но его планам не суждено было осуществиться, и он пропал бесследно и довольно быстро. Вряд ли тот давний Генрих захотел ко мне вернуться с прежними намерениями.
– Какой Генрих? – спросила я.
– Боровик, – отозвался голос.
Я сильно удивилась. Генрих Боровик – фигура известная, журналист-международник, постоянно присутствует в телевизионных передачах, рассказывает про Кубу и про Эрнеста Хемингуэя, который жил на Кубе, удил там рыбу, пил ром и покончил жизнь самоубийством. Причина – ром, гениальность, плохая наследственность.
Генрих Боровик – красивый, знаменитый, богатый, женатый, – зачем я ему понадобилась?
Мы были знакомы, но не более. Просто я знала, что он – Генрих Боровик, а он знал, что я писательница Виктория Токарева. И это все.
– Привет, – отозвалась я. – Чем обязана?
– Я хочу спросить: вам нужен продуктовый заказ?
Я не верила своим ушам. Генрих Боровик и продуктовый заказ – две вещи несовместные. Зачем успешному, обеспеченному Генриху эта профсоюзная деятельность?
Был такой период в брежневские времена, когда писателей прикрепляли к магазинам, и они с черного хода получали продуктовые заказы. В заказ входила мороженая курица, банка сгущенного молока, упаковка гречки, палка колбасы. Что-то еще. Я уже не помню. Дела давно минувших дней.
Сейчас – другие времена. По городу стоят супермаркеты, набитые самой разной едой. Бери – не хочу.
– Заказ? – переспросила я. – А разве они еще существуют?
– Это особые заказы: черная икра, коньяк, шоколадный лом. Все за полцены.
К коньяку я равнодушна, как и к остальным крепким напиткам. Моя дочь говорит так: «Моя мама провела всю жизнь в искусстве, но так и не научилась пить и курить». Это правда, так что коньяк мне не нужен. А вот икра…
Недавно с делегацией я ездила в Баку. Членам делегации подарили по баночке икры емкостью двадцать пять граммов, на один бутерброд. Баночка была упакована, как французские духи.
Черная икра – это деликатес. Когда ее ешь, невольно закрываешь глаза от райского наслаждения. Плюс польза для здоровья. В черной икре есть то, чего нет больше нигде.
– А сколько стоит заказ? – спросила я.
– Мы отдаем за полцены. Помогаем писателям. Это наша гуманитарная помощь.
С писателями все обстояло непросто. Раньше в моде было инакомыслие, критиковали развитой социализм с человеческим лицом. Сейчас на дворе дикий капитализм с нечеловеческим лицом. Ругай, кого хочешь и как хочешь, хоть матом. На плаву остались немногие, пишущие на вечную тему, а именно – о любви. Все остальные писатели тонули в нищете и безвестности.
Генрих назвал стоимость заказа. Я переспросила, была плохая слышимость. Он повторил: тридцать тысяч на сегодняшние деньги. Две пенсии. Ничего страшного. Я жила не на пенсию, а на гонорары.
– А кому деньги отдавать? – спросила я.
– Я к вам пришлю курьера, – любезно предложил Генрих. – Вы ему отдадите деньги, а заказ привезут завтра в первую половину дня. Вы где живете?
Я назвала адрес.
– Это недалеко. Ждите.
