Сердце и рука – это поэтические аксессуары. Существует еще недвижимость – то, что не движется. Прочно стоит.
Виля готов был отдать Вале квартиру и дачу, облегчив тем самым свою совесть. Это был первый порыв. Но за первым порывом следует второй: действовать по закону, а именно – поделить совместно нажитое на две равные части. Вале – квартиру. Себе – дачу. По цене это равнозначно.
На Западе ушедший муж содержит брошенную жену до тех пор, пока она не выйдет замуж в следующий раз. А если не выйдет, то пожизненно. Но мы – не на Западе. Все нажитое – пополам.
Вале он не сообщил о своем решении. Зачем говорить неприятности? Японцы, например, никогда не говорят друг другу неприятное. Это входит в культуру поведения.
Ване исполнилось восемнадцать лет.
В день рождения ему позвонил отец и сказал:
– Я хочу тебя поздравить. Что тебе лучше: подарок или деньги?
– Деньги, – не задумываясь, ответил Ваня.
– Подъезжай в банк. Ровно в четырнадцать часов я тебя буду ждать.
– Где? – уточнил Ваня.
Виля продиктовал адрес.
Ровно в два часа Ваня был на месте, и Виля тоже был на месте. С конвертом в руках.
Ваня подошел к отцу. Не обнял. Остановился на расстоянии.
Виля протянул деньги.
– Вот, – сказал Виля. – Здесь хватит на хорошую машину.
Ваня никак не откомментировал. Взял конверт. Снял с плеча сумку. Положил одно в другое. Спросил:
– Ну, я пойду?
– А спасибо? – напомнил Виля.
– Спасибо, – сказал Ваня.
И ушел.
Виля смотрел ему в спину.
Работники банка с любопытством наблюдали за этой сценой. Виле хотелось крикнуть: «Ну, чего вылупились?»
Вечером Виля и Алла Мухина привычно ужинали в своем придворном ресторане. Ресторан находился рядом с редакцией журнала.
Виля удрученно молчал. Потом поделился с Аллой:
– Представляешь? Он взял деньги и сказал: «Как я тебя ненавижу».
– Он этого не говорил, – ответила Алла. – Подумать мог, а сказать – нет.
– Ну, не говорил, – согласился Виля. – Но у него было такое лицо…
– А что ты хочешь? Ты обидел его мать. А теперь хочешь его купить. А он не продается.
– Не брал бы деньги, если так.
– Но они ему нужны. Вот он и взял.
– Нелогично, – сказал Виля. – Если он меня презирает, нечего принимать от меня подачки.
– Одно другому не мешает, – возразила Алла. – Деньги – это деньги. А отношения – это отношения.
– В следующий раз я ему не дам, – сказал Виля.
– Дашь.
– Почему это?
– Потому что ты даешь себе, а не ему. Поливаешь свою воспаленную совесть.
Ели молча. Виля понимал, что Алла права. Она всегда была права.
Неожиданно появился Олег Мамочкин, вернее, ожиданно. Он знал, где искать своих друзей.
– Со вчерашнего дня ничего не ел, – сообщил Олег. – Пустой холодильник. Кисуля меня бросила. Нашла богатого еврея.
– Женись по новой, – посоветовал Виля.
– На ком? Все продажные.
– На моей Машке женись. Она скромная, порядочная девочка.
– Так она же беременная, – напомнил Олег.
– Вот и хорошо, – вмешалась Алла. – Нормальный ребенок будет. От тебя уже кто может родиться? Мутант с двумя головами.
– Почему это?
– Ты весь свой генофонд пропил. У тебя ДНК размоталась в обратную сторону.
– А отец кто? – спросил Олег.
– Какая разница? Молодой, здоровый – это главное.
– Вообще-то я любил твой дом, – печально сказал Олег. – Валя, дети… Мне было там хорошо.
– Ну и иди к ним, – сказала Алла. – Обретешь семью. Иначе ты сопьешься и умрешь в подъезде, как Пиросмани.
– Пиросмани был художник. А я – композитор, – возразил Олег.
– Но пьете вы одинаково, – заметила Алла.
– Купишь собаку, колли, – сказал Виля.
Официант принес еду для Олега и графинчик с коньяком.
– Какие перспективы… – мечтательно проговорил Олег. – Счастье – это мечта о счастье…
Виля переводил Вале небольшие деньги, но Валя понимала: надо идти работать.
Вале повезло. Неподалеку от дома – ведомственная поликлиника. Директор – разворотистый способный армянин. Медсестры – молодые и хрупкие, как стрекозы. Видимо, директору нравилось смотреть на цветущую юность. А кому не нравится?
Валю взяли на испытательный срок, но очень скоро стало ясно, что Валя – незаменима. Ее можно широко использовать. Если некому ездить по вызовам – Валя. Если конфликтный больной – Валя. Бывает тяжелый случай – бегут за Валей. Она врач не просто знающий, а интуитивный. Интуиция во врачебном деле важнее, чем знание.
Дни стали наполняться смыслом. Валя отвлекалась от своей трагедии, от Вилиного предательства. На работе никто ничего не знал. Только знали, что она жена поэта.
Девчонки-стрекозки ее не обсуждали. Валя для них – глубокая древность, как Надежда Крупская, как Лиля Брик, Клара Цеткин.
Валя в свою очередь не понимала: как можно на работе носить каблуки двадцать сантиметров? Ходят буквально на цыпочках. Нагрузка на сосуды. Девчонки хотели казаться более длинноногими, более сексуальными. Зависели от мужского восприятия. Валя называла это «фуезависимость». Грубо, но точно.
Сама Валя ходила в кроссовках. Красоты – нуль. Но зато удобно. Не замечаешь, что на ногах. Ничто не отвлекает.
Из мужчин ей нравился только кардиолог Крылов. И если бы он вдруг схватил ее за руку и поволок в туалет (всегда стерильно чистый), она бы не сопротивлялась. Но это только в воображении. Боре Крылову никогда бы не пришло в голову приставать к сотруднице предпенсионного возраста, да еще в туалете. Для этого существуют девчонки-стрекозки и удобные кабинеты.
Да и Валя была воспитана в строгих правилах. Она избегала не только греха, но даже разговоров на эту тему. Так что все ее фантазии – это только фантазии.
Ее целомудрие ничто не нарушало. Валя напоминала себе Мертвое море в Израиле. Вроде море, но в нем никто не живет – ни рыбы, ни водоросли. Безжизненная гладь, горько-соленая, как слеза.
Муж Виля с чемоданом в руке и с каменной рожей не выходил у нее из головы. Валя не понимала: как можно перекусить все двадцать лет жизни и тихо смыться, как крыса? Они столкнулись у лифта случайно. Еще минута, и он сунул бы чемодан в багажник, сел за руль – и все! Только записка на столе. С кем же она жила? На кого пришлись ее лучшие годы с тридцати до пятидесяти? Кому она родила сына? Поэту? Но душа поэта не может быть мелкой. Душа поэта должна быть великой. Отсюда слово: великодушие. Поэт этим пишет. Душа – его инструмент.
