Силы вернулись к Алине. Она встала, вышла в ванную, вернулась уже умытой и одетой. Ей удалось легко, не повышая голоса, не говоря лишних слов, выгнать их всех – Никиту, маму, Иру.
Ему лишь сказала на прощание: «Не вздумай ничего менять в бумагах, я не подпишу. Дам только согласие на развод».
Прошла неделя, Аля узнавала это по календарю.
На работу не вышла: какой смысл, директриса наверняка ее уволила после той рассылки. Она отвечала на звонки, иначе они все явятся взламывать дверь, чтобы обнаружить ее хладный труп. Что-то ела, как-то спала, о чем-то думала.
Когда ее гордая, высокомерная мама расплакалась в трубку, умоляя разрешить приехать, Алина согласилась.
Открыла дверь, мама с трудом сдержала крик ужаса.
Это была тень Алины, впервые за всю ее жизнь мама увидела торчащие ключицы, выпирающие скулы, тонкие беззащитные руки и ноги. И спокойный, уверенный, даже не взрослый, а окончательно созревший взгляд.
– Не пугайся, мама. Я просто решила сесть на диету. Заодно. Перед тем как искать другую работу. А еда у меня есть, я по интернету заказываю. Сегодня специально для тебя торт «Трюфель» заказала.
Они сели пить чай. Вера Васильевна хвалила торт. Она все говорила и говорила о прогнозе на лето, судорожно думая, как задать дочери вопрос: «Насколько все плохо?»
Алина по своей новой привычке все сказала сама, не дожидаясь вопросов.
– Мама, во‐первых, забудь о том, что я будто бы тогда хотела себя убить. Я просто хотела, чтобы меня жалел папа. Мне это всегда было важно. А сейчас… Да, у меня была апатия, ничего не хотелось. Так вот: она прошла. И мне понадобилась моя жизнь, потому что в ней есть одна надежда. Одна, совсем маленькая, наверное, нереальная надежда. Но она моя. Поэтому я не одна. Мы с ней вдвоем.
Много открытий сделали о себе участники этой драмы.
Вера Васильевна никогда не думала, что сможет так жалеть, так уважать, так не узнавать и бояться родную дочь, о которой ничего не знала. Не думала, что вдруг пропадут ее собственные уверенность, оценки, диагнозы и приговоры. И слов не найдется. Слов такой любви и поддержки, чтобы Алина в них поверила. Только покойный муж знал бы, что сказать дочери. Только Никита мог бы найти такие слова, но он говорит их другой женщине.
Гувернантка
В свой первый рабочий день Катя встала в шесть утра. Долго и тщательно мылась.
Пересмотрев свой очень скромный гардероб, выбрала мягкие серые брюки и модный шелковый пуловер, черный с серебристым отливом. Она его вообще-то берегла для торжественных случаев: настоящая стильная вещь, по ее возможностям очень дорогая. Но для ее работы главное – быть не только опрятной, но и приятной во всех отношениях при близком контакте, физическом прикосновении. И одеться она должна так, чтобы радовать глаз чужих людей и быть готовой к любой физической работе и к играм дома и во дворе.
Катю приняли на работу гувернантки к шестилетнему мальчику в семью состоятельных, очень занятых людей. Она после МПГУ год проработала учителем пения в школе, а потом жизнь повернулась так круто, что перед робкой и домашней Катей сурово возникла необходимость быть главной кормилицей, добытчицей и защитницей.
Маму, которая, кажется, никогда не спала и уж точно никогда не отдыхала, однажды увезли на «Скорой» из-за потери сознания. Катя даже спросила у врачей, сможет ли она ее завтра забрать, ей ответили: «Возможно».
А привезла Катя через три недели тяжелого инвалида с перекошенным лицом, парализованными ногами и правой рукой. Обширный инсульт.
Мама с трудом произносила слова, из глаз постоянно текли слезы.
Катя всматривалась в мамино лицо, пытаясь понять: она плачет или ей просто тяжело смотреть на свет. Маме недавно исполнилось пятьдесят пять лет. Катя привыкла ее считать молодой, привлекательной женщиной.
Отец пожил в квартире, превращенной в больничную палату с противным запахом лекарств и дезинфекции, несколько дней. Потом побросал в рюкзак свои вещи и ушел, сказав перед уходом:
– Задолбали меня эти ваши проблемы. За всю жизнь ничего хорошего. Мне что, теперь горшки за нею выносить?
Отцу тоже пятьдесят пять, но он как огурчик и считает себя неотразимым для женщин ловеласом.
В последние годы приходил ночевать примерно три раза в неделю. Отоспаться, привести себя в порядок и переодеться.
Смысл этого супружества был в двух вещах: он приносил деньги раз в месяц, и мама его любила. Для нее, конечно, смысл был в обратном порядке. После его ухода глаза мамы стали похожими на две мокрые раны. А Катя сначала вздохнула облегченно: при нем так тяжело ухаживать за больной. Терпеть эти вздохи и возгласы отвращения, натыкаться на безразличное выражение лица, ставшего окончательно чужим, иногда враждебным.
Но денег он в тот месяц принес вдвое меньше. И, что самое болезненное, – отец отказал квартирантам, которым они сдавали его однокомнатную квартиру. Сам поселился в ней. Это еще минус тридцать пять тысяч в месяц. А еще через какое-то время он вообще пропал.
Звонить, искать, просить – именно перед ним Катя не могла так унижаться. Ее кроткий протест выражался исключительно в отказе от действия. Катя не знала других способов выразить гнев и презрение.
Сначала были деньги, которые мама крошечными суммами откладывала всю жизнь и ни в каких случаях их не касалась. Когда там осталось несколько купюр, Катя посчитала, мысленно прибавила к ним сумму своей зарплаты. Посмотрела на список необходимых расходов. Лекарства – длинный список, полезная еда, средства ухода и гигиены. И сиделка, как ни крути. В результате – огромный минус. И ни одной души, которая могла бы помочь. Вот тогда Катя и полезла в интернет искать предложение работы по признаку «хорошо оплачиваемая». Конечно, с учетом того, что она умеет. Это музыка и дети.
Потратила день на звонки по самым заманчивым предложениям. Устала до потери пульса от страха, напряжения, почему-то стыда, когда приходилось говорить о своих нуждах, и в результате – от ужасного разочарования. Ей казалось, что у нее все нервы натянулись и дрожат мелкой дрожью, как струны скрипки, которой забивают гвозди.
Прежде всего этот высокомерный, наглый и требовательный тон практически всех работодателей, точнее, их представителей. Как будто они пришли на невольничий рынок. Бестактные, кондовые вопросы и безразличные, беспощадные голоса. Самым нелепым результатом было то, что речь шла о зарплате, такой же, чуть больше или даже меньше, чем сейчас. Если Катя выражала удивление, над ней откровенно смеялись.
На следующий день она искала только частные предложения. Как странно: в наше время есть такие должности, как «гувернантка», «экономка», «кухарка». Как во времена Анны Карениной. Новые господа не придумали ничего нового.
В этом направлении дело пошло живее. Разные люди, немного другие суммы. И никто не забывал сказать, что Катя – одна из многих претенденток: «Мы будем тщательно проверять, сами понимаете. В дом человека пускаем». Но дело в том, что Катя на такие голоса, к людям с такими выражениями и угрожающими интонациями никогда не пойдет в дом. Она заранее боится даже их детей.
