— Братом? Я думал, что вы возлюбленные, — неуверенно пробормотал Калем. — А мною ты брезгуешь.
— Ты хоть раз спрашивал меня о моих чувствах? Нет! А я люблю тебя! И мне наплевать, как ты выглядишь! Сколько у тебя денег! Матушка настоятельница сказала, что твое проклятие можно снять лишь настоящей любовью. Что ж, я готова попытаться!
И она крепко обняла юношу и поцеловала его. Калем почувствовал, как его сердце останавливается, но таким счастливым, как в это миг, он еще никогда не был.
На этом Проклятая сказка и заканчивается. Потому что начинается совсем другая, в которой проклятие спадает с юноши, его морщины разглаживаются, мышцы наливаются силой, а сердце вновь начинает биться. Калем и Лея жили еще долго-долго. Яруха, как оказалось, бывший двойняшкой девушки, некоторое время пожил с ними, а потом опять отправился по свету, сочиняя новые песни.
СТРАШНАЯ СКАЗКА
Молодой уставший путник шагал по дороге. Его чуни развалились еще пару дней назад, и ноги были разбиты в кровь. Котомка, не так давно под завязку наполненная снедью, легко болталась по спине: в ней лежало несколько сухарей, обсыпанных солью.
Путешествие не принесло путнику ни денег, ни славы, ни удовлетворения. Мальчишка-сирота, он отправился вдогонку за старыми сказками, говорящими о том, что в чужих краях есть все, даже волшебство. Но детство закончилось, и верить в сказки путник перестал. Хотелось поскорее вдохнуть полной грудью воздух родных краев, напиться воды из холодного источника, прилечь на жесткой лавке, покрытой медвежьей шкурой. А самое главное — найти крепко засевшие в память метки: сук на притолоке, виденный только при особом наклоне головы; крюк на стене дома, на который сподручно вешать натершую плечи ношу; трещину между половицами, где удобно сделать схрон… Да мало ли что еще… Просто дом, оставшийся закрытым без хозяина. И все безо всякого волшебства.
Несколько дней назад путник миновал границу между болотным краем и своим королевством. Едва не угодил в трясину, но смог выбраться. Зато остался без повозки и того малого добра, что у него имелось. Возвращался, получается, не богаче, чем уходил.
Родной край изменился, стал туманным и мрачным. Путнику встретилось несколько поселений, но они были пусты и заброшены. Наверное, жители перебираются с окраин поближе к столице.
Наступила ночь. Стало так темно, что пальцы вытянутой вперед руки уходили в бесконечность. Луна-предательница скрылась за небесным покрывалом. Звезды последовали за нею, как цыплята за курицей.
Путник остановился, совершенно ослепший, беспомощный, потерявший ориентацию. Словно ему дали магический подзатыльник вдогонку: бежишь от волшебства, на тебе, получай!
Но растерянность была сиюминутной. Он же знал, куда идти. Сколько раз играл здесь мальчишкой. Стоило вспомнить, и наваждение схлынуло.
Путник пошел быстрее. Ноги перестали ныть. Мысли прояснились. Пересохший рот наполнился слюной в предвкушении домашней еды. Творога хотелось. Полную миску до краев, политую воловком и присыпанную высушенным сладким корнем. Его только поутру можно будет купить у соседки за последний медяк. Пусть!
Вынырнувшая наконец луна осветила путь. Поселок находился от силы в ста шагах. Такой же заброшенный, как и соседские. Дома стояли с распахнутыми дверями и ставнями. Тишина. В загонах пусто. Выглядело так, будто жители ушли, забрав только самое необходимое. Все. Разом. Или просто растворились в воздухе без следа.
— Купил творога, — пробормотал путник.
Он тяжело прислонился к стене своего дома — первого от ворот. Вот и крюк памятный. Повесил на него котомку, надеясь, что выдержит, не обломится. Провел шершавой рукой по когда-то любовно обструганным отцом бревнам, и на ладони остался пыльный след.
Показалось, что стена отозвалась, задрожала, приветила — значит, вспомнила жильца. Могла бы рассказать, поведала бы все, что случилось.
Ветер пронесся по поселку. Затренькал сторожевой колокольчик. Где-то взвыла собака. Хоть какая-то живая душа. Надо бы посмотреть, пока ноги держат, глаза видят, ум за разум не заходит. Шагнул раз, шагнул два. Потом побежал, выскочил на бывшую улицу и заорал:
— Есть кто живой!
Тишина. Неужели обманулся?
Путник присел на корточки. Порылся пальцами в пыли. Наткнулся на что-то, присмотрелся — наперсток серебряный. Обронила нерадивая баба.
Убрал находку за пояс. Поднялся медленно, по-стариковски. Еще раз прислушался. Но кроме тяжелого тока крови в ушах — ничего не услышал.
— Куть-куть! — позвал без надежды. — Иди ко мне!
Собственный голос прозвучал слишком громко. Будто отразился эхом от пустых стен, разнесся ветром во все стороны и бумерангом вернулся обратно.
А потом страшно стало от вновь подступившей тишины.
Тишина ведь бывает разной. После гомона голосов на рабочей страде — благодатной. Прикроешь глаза, вслушаешься. Ни звука. А сердце радуется — работа сделана, мышцы гудят устало, но на душе — лад и покой.
После сечи — тишина сродни набату. Мертвое поле — по правую руку, мертвое — по левую. Клочья травы и кости разрубленные. Вот этот еще поутру смеялся над твоей шуткой. Этот — намедни глотка вина пожалел, сам все выдул, шельма, а теперь лежит. И не упитый — убитый. Оглянешься по сторонам — душа холодеет. Ждешь звука какого, чтоб увериться, что сам живой.
И такая… Когда не понимаешь: сам ли оглох, или просто остался один в мире, и как теперь жить.
С трудом поверилось, когда на другом конце улицы возник пес. Подволакивая заднюю лапу, вышел бесшумно, будто призрак. Безрадостный взгляд. Свалявшаяся шерсть. Он содрогался мелкой дрожью и еле стоял. А потом и вовсе лег.
Путник подошел к псу и осторожно погладил. Тот поднял кудлатую голову, посмотрел в глаза, потом лизнул пальцы сухим языком.
— Обидели тебя? — шепнул путник. — Дай-ка, лапу гляну.
В мягкой подушечке застрял острый железный шип. Кожа вокруг него припухла и нагноилась. Путник схватился пальцами за еле выглядывающий кончик и дернул. Пес взвизгнул, но не вскочил. Шип остался в руке путника — с крючком на конце, бороздкой и витиеватыми узорами, пропитавшимися кровью.
— Дела… — пробормотал, заматывая лапу обрывком от собственного подола. — Теперь легче будет.
Пес слов не понимал, но верил этому человеку с незнакомым запахом. Хотя… Что-то было родное. Отдаленная нотка. Капля крови, растворенная в жилах. Исконный, родовой запах.
Пес замахал хвостом. Поднялся с земли и доверчиво ткнулся мордой в руки путника.
И тут послышался то ли стон, то ли всхлип. Собака дернулась, повела мордой.
— Не чудится? Тоже слышишь?
Путник пошел на звук, пес заковылял рядом. Миновав двор, прямо посреди которого высился колодезный журавль, они подошли к густому бурьяну. Но в нем никто не схоронился. Надежда растаяла, как грязный снег на пригорке.
