Молодые люди шагали, молча, внутренне сосредоточенные на своих мыслях, но близкие друг другу как никогда ранее. Особое родство не нуждается в бессмысленной болтовне или глубокомудрых разговорах. Оно выражается именно в молчании. Когда никто даже не подумает, что за ним прячется неприятие, цинизм и гордость. Когда тебе комфортно и спокойно. Молчание — всегда последняя проверка близости. Гораздо легче болтать ни о чём, обсуждать текущие дела, прикасаться друг к другу. Но незаполненная словами тишина в компании чужого — может стать колючей и тягостной.
Летта чувствовала то же, что и Олаф, лёгкость, признательность, облегчение. Он ощущал это по исходящему от нее свежему запаху родниковой воды. Девушка бросала на проводника благодарные взгляды и все прибавляла и прибавляла шаг.
Почему-то эта спешка ужасно досаждала юноше. Конечную точку путешествия хотелось оттянуть, передвинуть на много-много дней. И ради этого он был готов пережить все бури и ураганы, все мосты с призраками, и прочие тягости, которые могли встретиться в пути. Ни на мгновение Олаф не пожалел, что пошёл вслед за Леттой. Что, возможно, потерял работу и жилье. Впервые за много лет чувство вины, гнавшее его подальше ото всех людей с их бедами реальными и выдуманными, отступило и забылось. И даже дар, так досаждавший юноше с детства, не мешал. Ароматы эмоций внешне бесцветной спутницы радовали, как ребёнка долгожданная игрушка, своей искренностью, безыскусностью, первозданной чистотой. Поэтому мысль о том, что путь подходит к концу, казалась невыносимой. Олаф изводил себя, что так и не переубедил Летту хоронить себя в Темьгороде — он, который мог быть так убедителен! Возможно, спутница намеренно что-то утаила?
А Темьгород оказался даже ближе, чем юноша ожидал. Белая городская стена нарисовалась в сгущающихся сумерках. По причине позднего часа ворота были уже закрыты. На смотровых вышках один за другим зажигались фонари. Часовые отсутствовали. Но на особые случаи имелся колокол для вызова. Он словно дразнил покачивающимся от лёгкого ветра язычком. Наверное, стоило только позвонить, и для путников открыли бы запасную маленькую калитку, проверили документы и впустили внутрь.
Однако Олаф мог поклясться, что Летта отнюдь не торопится. Она запахла горечью тревоги и сомнения. Это обрадовало юношу: есть шанс, что она передумает. И тогда они найдут иное решение, чтобы ей остаться свободной и не потерять наследство отца. В законах наверняка есть лазейка. И он найдёт её. Только нужно время, чтобы подумать.
Девушка, словно в ответ на его мысли, остановилась и схватила юношу за руку:
— Подождите! Я не хочу туда, — шепнула быстро, замолчала на краткий миг, заставив сердце проводника пропустить удар, а потом добавила, — затемно. Доброе дело начинают с утра, а не с ночи, не так ли?
Юноша вздохнул. Пожал плечами. Отвернулся в сторону. Он никогда не поднимал руку на более слабых, а вот Летту ему хотелось потрясти хорошенько, как дерево с перезрелыми плодами, авось, вытрясется все глупое упрямство. Только разве убедишь насилием?
— Тут должен быть домик, — сказал сухо.
— Чей?
— Да, ничей. Разве вы не знаете? — он коротко глянул на спутницу.
Она помотала головой.
— Неподалёку от ворот каждого имперского королевства построен такой домик. В нем чисто, всегда есть сменное белье, вода и хлеб. Каждый, кто хочет, как вы, начать новую жизнь с утра, может остановиться там, на ночлег, в оплату оставив то, что не желает брать с собой дальше. И взять то, что ему понадобится. Это не привал. В нём нет хозяина, — пояснил, заканчивая.
Летта пытливо глянула на рассказчика. Закусила губу, задумавшись. Олаф не торопил. Не отнимал руки. И не отводил взгляда.
— Он может быть занят?
Юноша развёл руками:
— Тогда нам просто не повезло.
— Если каждый оставляет там свою вещь, их там, наверное, уйма?
Он пожал плечами.
— Вы ночевали в таком?
Проводник кивнул.
— И как?
Парень неопределённо махнул. Это было уже давно, и он не хотел об этом вспоминать.
— Идём, — решилась, наконец, девушка.
— Куда?
Она забавно распахнула глаза и усмехнулась:
— А я решила было, что вы разучились говорить. В ничейный домик, конечно.
Олаф понимал, что отсрочка длиною в ночь — мало что даст, но настроение снова немного улучшилось, а в душе появилась надежда.
Молодые люди пошли вдоль городской стены по почти незаметной тропке. Дом ждал их в тени огромных замшелых деревьев. Одноэтажный, каменный, крепкий. Стоял, слегка накренив крышу, будто приглядываясь к незнакомым странникам. Он не выглядел необжитым и заброшенным. Казалось, чья-то рука хоть и временами, небрежно, но приводит его в порядок: дверь не скрипнула, с порога дохнуло пищей и теплом, по углам зажглись светляки, освещая единственную довольно большую белёную комнату. В мойке копошились мыльники, готовые привести в порядок одежду гостей.
В доме нашли своё пристанище довольно разномастные вещи. Бывшие их хозяева различались достатком, происхождением, возрастом и вкусом, но, как ни странно, мешанина не производила впечатления свалки. Выдолбленная домовина тут соседствовала со старинной резной колыбелью, горка нехитрых дешёвых побрякушек — с дорогими украшениями из драгоценных металлов и камней, лубочная безыскусная картинка — с портретом кисти мастера, тряпичная затасканная кукла — с изящной коллекционной игрушкой. В стремлении начать новую жизнь, люди безжалостно оставляли напоминание о старой. Словно пытались откупиться от бед в надежде на будущее благополучие.
Из мебели, сохранившейся в доме с момента постройки, были только стол, несколько стульев, и спальная лавка с периной у стены. Добротные, деревянные, сделанные на века каким-то безымянным мастером. Чистое белье лежало стопкой в изголовье, осталось лишь застелить. А в углу примостился навесной умывальник, полный воды.
Летта, как и на станции, сначала поклонилась изображению Жизнеродящей и лишь потом сняла плащ и перекинула его через прибитую почти под потолок перекладину. Сполоснула руки в бадье с водой, умыла лицо. Принялась с любопытством оглядываться по сторонам, изредка прикасаясь к какой-нибудь вещи. Олаф подобного удивления не испытывал. Достаточно увидеть один ничейный дом, чтобы иметь представление о каждом. Не имевшие своего хозяина, они, тем не менее, были похожи, словно в них рано или поздно оказывались одни и те же люди. В них обитал какой-то свой незыблемый дух временного, но и одновременно постоянного пристанища. Изменчивость и постоянство, схлестнувшиеся в одной точке.
— Интересно, как люди решают, что оставить, а что взять с собой? — вопрос Летты не требовал ответа, но проводник задумался.
Что именно оставил бы он сейчас? Наверное, любую вещь, потому что не имел ничего своего, того, что связывало с прошлым. А в самый первый раз выбор казался тяжелее. Каждая вещь могла пригодиться в пути, каждую было жалко. Тогда он стянул с пальца отцовский перстень и положил на подоконник, невольно сожалея, что не оставил украшение брату.
