Президентская сторона, образно выражаясь, сразу же пошла напролом, не гнушаясь никакими средствами в своем стремлении расправиться с непокорными депутатами и оппозиционными политическими лидерами. Мы же потратили время и усилия в бесплодных призывах и уговорах, наивно ожидая от своих противников хотя бы мало-мальски элементарного уважения к закону и соблюдения общепринятых в цивилизованных странах политических и нравственных норм.
Разумеется, ход событий постепенно избавил многих из нас от иллюзий, заставил, наконец, более трезво взглянуть на вещи, но, друзья, уже почти поздно, инициативу перехватили «подсуетившиеся», оседлав идеи, программы тех, кому они принадлежали изначально.
Что же касается, повторяю, «экстремизма» и «крайностей» со стороны защитников Конституции, то разве мы должны были из-за отдельных их проявлений высокомерно отмежевываться от вышедших на улицы людей, плевать в душу тем, кто готов был пожертвовать жизнью в борьбе с антинародным режимом? Непорядочно, просто подло было бы лидерам движения бросать на произвол судьбы поверивших им людей, даже когда их действия не во всем им нравятся, даже когда реальных шансов на победу нет. Впрочем, отдельные факты экстремизма со стороны защитников Конституции, неизбежные в условиях ожесточенного, дошедшего до вооруженного конфликта противостояния, меркнут перед тем кровавым экстремизмом и вавилонской жестокостью, которые были проявлены президентской стороной.
Главное все же было в другом — надо было готовиться к отражению назревавшего государственного переворота, готовиться заранее, готовиться серьезно, за много месяцев. Готовиться политически, экономически, финансово, организационно-технически, но, увы, этого не делалось все по тем же причинам: размежеванность, отсутствие солидарности, мелочная подозрительность и элементарное неуважение друг к другу. Ведь еще тогда, после прошлогоднего мартовского указа президента о введении особого порядка управления страной (ОПУСа), стало ясно, что дело идет к установлению авторитарной диктатуры. Конкретно надо было:
— установить живые повседневные связи с трудовыми коллективами, учреждениями, институтами, учебными заведениями, причем не только в центре, но и на местах, во всех республиках, областях, регионах;
— выстроить глубоко эшелонированную систему поддержки оппозиции в директорском корпусе, финансовых, предпринимательских кругах;
— наладить и поддерживать, разумеется, с достаточной долей осторожности и осмотрительности, необходимые контакты в государственном аппарате, правоохранительных органах, армейских частях несмотря на драконовские чистки (здесь еще осталось немало честных людей; не все же куплены и разложены режимом);
— найти методы и формы влияния на людей через средства массовой информации, используя, возможно, содействие предпринимательских кругов.
Этот комплекс мер нужно и можно было предпринять, если бы оппозиция была объединенной, если бы она избавилась от кликуш-баламутов, дискредитирующих движение.
Впрочем, все это не поздно и даже крайне необходимо сделать и сейчас.
А.П. Александр Владимирович, вы раза четыре употребили слово «предательство». Я думаю, что предательство — один из самых страшных грехов, какие вменены человечеству.
Думаю, вы не знаете, что такое ревность, слава Богу: я знаю вашу семью, ваш уклад. Это тоже, наверное, одна из самых страшных мук, какие даны человеку, — ревность к любимым женщинам. Но предательство друга, товарища, партнера, вы, наверное, изведали. Вы прошли, протаранили, пролетели Афганистан, были среди элиты афганских воинов, вас окружали афганцы. Когда мы с вами находились в конфронтации после 1991 года, я видел вас издалека в окружении афганских генералов, афганской элиты, я вас всех даже издалека продолжал любить.
И вот вас предали ваши товарищи по Афганистану, вас предал Барынькин, вас предал Грачев, вас предал Лебедь. Как вы переживали трагедию предательства? Черт с тем, что вас предавали ваши клерки, черт с тем, что вас предавали средства массовой информации, которые одно время вас обожали, возвеличивали, а потом от вас отвернулись и поливали грязью. Вас предавали люди, с которыми вы проходили сквозь игольное ушко битвы, войны. Ведь это, может быть, одна из самых страшных драм, которые вы пережили.
А.Р. Да, Александр Андреевич, вы правы — это действительно драма. Чудовищная драма, ибо предано самое святое — армейская дружба. Я не знаю примеров, когда бы в гражданской среде близкие, дружеские отношения были основаны на решимости отдать даже жизнь за друга.
Пройдя путь, большая часть которого проходит в армейской среде, от солдата до генерала, имея устоявшееся понятие о дружбе, о самопожертвовании, трудно иначе воспринимать предательство. Отсюда и отношение к происшедшему. Списать предательство на ошибку, недопонимание невозможно, ибо все мы принимали присягу на верность служения Родине, на верность Конституции, на верность служения народу.
Вместе с тем я не осуждаю армию за то, что она не поддержала восставший народ, что ее лучшие генералы предали, потому что не их только в этом вина. Виноваты все мы в равной степени, ибо армия есть частица народа, который в большинстве своем молча взирал на происходящее. И когда наступил момент, решающий момент, определяющий судьбу родины, не поддержал тех, кто выступил против антинародного полицейского режима.
Ни один город, ни один поселок России не заявил гражданским протестом свою позицию в отношении происходящего. Греция, а не Россия от Калининграда до Петропавловска-на-Камчатке вышла на улицы поддерживать Советскую власть.
И все-таки: о каком предательстве армии мы говорим, если президент — глава государства — предал Конституцию, на которой клялся? Если вся страна видит, слышит, знает, что творит на глазах у всего мира «всенародный», и покорно молчит. Отсюда и задаешься вопросом: «А стоит ли вообще говорить, осуждать кого-то за предательство, если оно стало нормой жизни общества?»
А.П. Несмотря на все то, вы грузитесь на поезда, на самолеты. Выйдя из каземата, вы чуть-чуть пришли в себя, отдышались дома и двинулись по России, строите свою «Державу», свое движение. Я знаю, что вас встречают на «ура», вас слушают, вам внемлют, вам аплодируют, в вас впиваются глазами, а потом приходят к вам под ваши знамена. Вы делаете изнурительное, неизбежное политическое национальное дело.
Программ ныне не читают, аргументы все, которые можно было бы произнести, начиная с 1985 года, все произнесены двадцать раз, все перевернуто, люди смотрят в глаза и пытаются угадать: врут эти глаза или не врут? Когда оратор призывает народ к любви, братству, солидарности, народ смотрит и думает: какой же нам кровью обойдутся эти любовь, братство, солидарность? Поэтому для политического деятеля сегодняшнего дня, может быть, даже не важнее всего программа, аргументы, концепции.
Куда мы денем уголь, куда мы переместим трудовые ресурсы, где мы поставим заставы, сколько у нас будет бомбардировщиков?.. И при этом проскользнет вдруг какая-то интонация, какие-то тончайшие энергии, или, как Невзоров говорил, кто-то найдет, произнесет какое-то словечко, с таким выражением, с такой родной и понятной миной на лице, — что народ скажет: «Ну, слава Богу, пришел!» Что вы говорите людям и что еще намерены сказать им, чтобы люди как бы очнулись, содрали с себя эти жуткие коросты, которые за это время наросли?
