Вы наполнены гигантскими противоречиями, которых вы не осознаете. Может быть, вас эти противоречия толкают к гибели. В вашем баке, в ваших топливных системах эти противоречия горят, сгорают и двигают вас в сегодняшнем политическом небе, политическом пространстве.
Мы беседуем накануне годовщины октябрьских событий. Год, как нет Дома Советов, как нет конституции. Страна живет в условиях государственного переворота. «День» сгорел в этих событиях. И вы с вашим темпераментом, личностью, своими противоречиями наложили отпечаток на эти события. Вы, как гербовая печать, проштамповали события 21 сентября — 5 октября. За этот год много было сделано, сказано, оплакано, не было только одного: не было оценки, не было итогов, не было холодной серьезной аналитики как с той, так и с другой стороны.
Я хочу вас спросить: почему мы не победили? Почему победа, которая, казалось, сама шла к нам в руки, ради которой мы затевали все это дело, — в какой-то момент, после мгновенной, иллюзорной для многих эйфории трех-четырех часов дня 3 октября, ускользнула?
Я участвовал в оппозиционном движении по мере того, как оно зарождалось с 1991 года, после катастрофы было голое место, пустырь. И этот пустырь, это пепелище постепенно пополнялось различными людьми, движениями, тенденциями, левыми, правыми, центристами, космистами, фашистами, безумцами и их сподвижниками. К 4 октября в Доме Советов по существу вся реальная оппозиция так или иначе присутствовала, она вся собралась. Это было чудо, когда люди не сопоставимые: монархисты, мистики, священники и радикалы, анпиловцы под красными знаменами, — они все были в этой реторте, в этой каше.
А после 4 октября все стало расходиться, распадаться и уходить как бы в никуда. Был триумф оппозиции, была и трагедия оппозиции: все собрались вместе, все соединились, все проливали там кровь, все были готовы погибнуть, жертвовать собой, а после этого события все стали постепенно уходить друг от друга в совершенно разные стороны. Сейчас оппозиция действительно дефокусирована, она разлетается. И все усилия ее соединить в какой-то центр, в один-единственный клубок не кончаются ничем. Вы тоже участвуете в этой композиции, вы тоже пытаетесь соединить, консолидировать, собрать эти потенциалы. Вы тоже трагически, я чувствую, ощущаете невозможность этого, оцените ситуацию оппозиции: либо поставить на ней крест как на едином движении, либо есть какие-то рецепты подхода к этим сложнейшим сегодняшним группировкам в недрах оппозиции?
Александр Руцкой: Александр Андреевич, давайте начнем с того, что вы мою судьбу несколько преувеличили. У меня обычная судьба. Судьба человека.
Судьба благодарной становится тогда, когда человек свято соблюдает принципы чести, достоинства, веры.
Еще мальчишкой, в 16 лет, я пошел работать на завод, работал слесарем-механиком, слесарем-сборщиком. Потом — вечерняя школа, аэроклуб. В 19 лет — призыв в армию, присяга на верность служения Родине. Помню, как я, молодой, остриженный наголо солдат, в далеком сибирском гарнизоне Красноярского края, в городе Канске, клялся в верности своему Отечеству. С того времени верой-правдой и служу ему. Куда бы оно меня ни посылало, кем бы я ни был, я всегда честно и добросовестно относился к своим служебным обязанностям, о чем говорят и правительственные награды, и моя армейская карьера. Вместе с тем я не только служил Отечеству, но и жил с мыслью, не покидающей мое сознание: почему мы, русские, имея все: лес, металл, газ, нефть, уголь, золото, алмазы и не имея себе равных по ресурсам, научному, производственному, людскому потенциалу, — почему мы живем так убого, нище, постыдно?
Именно это и привело меня в политику. Мы с вами уже давно дружим, знаем друг друга почти десять лет. В принципе на ваших глазах я рос как офицер, генерал. У меня была блестящая карьера военного. Я получил три высших образования, закончил академию Генерального штаба с отличием. Герой Советского Союза, заместитель командующего ВВС 40-й армии, начальник центра боевого применения и переучивания летного состава ВВС СССР. Была перспектива расти и дальше. Но я ушел в политику, не думая о том, что у меня будет какая-то политическая карьера.
Я шел работать представителем народа, народным депутатом, с огромным желанием и непреодолимой нравственной потребностью заявить несогласие с тем, что происходит, с тем, как живет народ, сделать все возможное, чтобы граждане нашей страны, в том числе и солдат, прапорщик, офицер, жили достойно, чтобы армия была не изгоем общества, а гордостью нации.
Вы помните, с 1985 года, фактически с начала перестройки, началась активная травля армии. «Желтые» средства массовой информации как только не представляли советского генерала, офицера, прапорщика, солдата. В общественное сознание ввинчивали образ идиота Чонкина, «олицетворяющего» армию-победительницу. Мы жили в то время, когда одураченное общество в благодарность за это рукоплескало войновичам. Благодаря таким и такого рода не только писакам, но и руководителям страны мой дед, мои отец, завоевавшие победу, прошедшие войну от первого до последнего дня, ушли в мир иной оплеванные, почти нищие. И я — такой же генерал, офицер. Что меня ждало после увольнения из Вооруженных Сил? Почему я должен был стесняться военной формы, боевых наград, почему я должен терпеть глумление над собой, формой и боевыми орденами?
Я помню, как я призывался в армию и с какой гордостью уходил служить, помню переживания ребят, комиссованных или не попавших в Военно-воздушные силы, как я, воздушными стрелками-радистами. Помню, как учился в училище, как лейтенантом ходил на танцы, как начищал форму, с каким уважением относились люди к человеку в форме, к летчику.
И вот 1988 год; основная масса слушателей академии Генерального штаба вынуждена ходить на занятия в гражданской одежде. Офицеров били, убивали, издевались над ними, плевали в них — таков был итог политики руководства страны по отношению к армии. Именно тогда и созрело «во мне решение идти в политику, защищать армию, защищать честь своего деда, отца, в конце концов свою честь — честь тех, кто прошел суровые дороги Афганистана, отстаивая национальные интересы нашего государства, оказывая помощь народу дружественной страны в обретении достойной жизни.
Болтуны и демагоги, окрашенные в цвет предательства, теперь заявляют, что это была преступная война. Мы ушли оттуда: посмотрите, что сейчас там происходит. Если бы политики довели начатое дело до конца, при этом не развязав бойню вначале, народ Афганистана жил бы нормальной жизнью. Теперь же народ обрекли на страдания, а тех, кто оказывал интернациональную помощь, — на позор. Спрашивается: за что сложили головы наши парни? С чем я могу согласиться в отношении афганской воины? Так только с тем, что с таким бездарным и безответственным руководством страны, какое было тогда, а тем более сегодня, нельзя и даже опасно ввязываться в какие-либо действия подобного рода. Свидетельством тому теперь — Таджикистан.
Какова была моя позиция в политической жизни страны, как я отстаивал интересы народа с 1990 года и по сей день, судить не мне. Пусть дадут оценку люди. Могу сказать одно — я боролся и буду бороться за справедливость, счастье, достойную жизнь для русских, чего бы это мне ни стоило.
