Я не стал углубляться в какие-то политические или идеологические споры, потому что на тех коммуникациях, которые они защищали, службу несли добросовестно. Были казаки, было духовенство. Когда ко мне пришел один из священников и меня благословил, я ему поцеловал руку, сказал: «Спасибо, батюшка» — ну как по обычаю, нашему обычаю.
Все были там — и интеллигенция, и рабочий класс, и крестьяне. Значит, это была вот та соборность, о которой так много шумели некоторые деятели. Но как только стало опасно, они сразу разбежались, и их не было видно долго-долго ни на телевидении, ни на газетных полосах. А мы остались там до конца. И когда говорят, почему вы там не застрелились все, я думаю, что мы еще пригодимся России.
А.П. Я с вами познакомился, конечно, еще не близко во время своих поездок в Армению, Азербайджан, во время тех мучительных, драматических событий, которые уже давали нам знать, что над Союзом занесен топор, его начинают рубить, кромсать. Не было там возможности с вами побеседовать, просто вы меня прикрыли, дали транспорт, помогли моей работе, тоже нелегкой в ту пору.
Впервые я связал вас с тем генералом, который помогал мне тогда в штабах Закавказского военного округа, когда Макашов выступил как народный депутат в своем мундире, форме генеральской. Совершенно неожиданно для наших военных, которые все это время сидели в залах заседаний, как совы, хлопали глазами, набрав в рот воды, молча наблюдая, как рассекают страну, как отдают на поругание армию, как Шеварднадзе сдает наши стратегические рубежи. И вдруг красный генерал Макашов выступил со своей знаменитой речью и бросил в лицо Горбачеву и всей этой клике слова обвинения. Вы мгновенно стали героем, лидером, к вам потянулись души человеческие, и тогда я связал воедино двух людей: в полевой форме в Закавказье и в генеральской, парадной в зале заседаний съезда.
Затем судьба продолжала нас сводить то на огромном, ночном трехсоттысячном народном вече, когда вы выступали и были кумиром этой огромной толпы, то на заседании Русского национального собора, куда вы вошли в Думу. Я помню, как мы с вами выступили на первом открывшемся заседании, а потом отправились в «Останкино», потому что там опять ожидалась провокация — садились на аэродроме самолеты с десантниками и ОМОНами, и мы ожидали там бойню.
Потом страна увидела вас как солдата, генерала в вашем знаменитом черном берете в «Белом доме», когда вы с мегафоном кричали, что больше не будет ни мэров, ни пэров. Эта крылатая фраза, почти суворовская, и мы ее никогда не забудем.
Потом тюрьма, обмен письмами. И вот вы на свободе. Вы уехали в Самару, вы расточились там в зимних, а теперь уже весенних волжских пространствах. Я хотел бы знать, какова ваша нынешняя роль? Какое новое амплуа готовит для генерала Макашова нынешний политический период? Как вы встроились в оппозиционную борьбу, в нынешнее сопротивление?
А.М. Андреич, вы почти всю мою биографию пересказали, внеслужебную…
А.П. Не упомянул только нашу поездку в Приднестровье, когда были на Кошницком плацдарме, под обстрелом.
А.М. Вообще-то моя политическая деятельность началась не с этого выступления на съезде, а, наверное, с того момента, когда я надел погоны. Каждый военнослужащий, а тем более офицер, должен быть политиком, то есть понимать, кого он защищает и против кого выступает. Нейтральное — это то, что болтается посреди проруби.
Когда-нибудь я вам расскажу, как выступил на главном военном совете, который один раз собрал верховный главнокомандующий Майкл Горби, и когда меня сразу же хотели снять с должности командующего войсками округа. Знаете, в служебной карьере военных должности командира полка и командующего войсками округа — самые уважаемые. Командир полка держит в руках все и вся, начиная от политической, мобилизационной и боевой готовности до хозяйственных вопросов, и командующий войсками округа тоже. И вот еще в те времена меня хотели снять за мое выступление. Потом пытались купить обещаниями должности — лишь бы перешел на сторону демократа № 1, как называл себя Горбачев.
Наверное, не корысти ради я выступал, может быть, надо было больше делать. Но все-таки я действительно опасался гражданской войны. Казалось, ведь это так просто: народ-то весь в очередях, голодный, холодный, ну, девяносто процентов народа. И когда ты костеришь этот режим, ну что тебе стоит хотя бы проголосовать, отдать свой голос за тех, кому положено… Ну не получилось.
А в октябре был уникальный случай — законным путем, с оружием в руках защитить свое государство. Уникальность в том, что все было именно законно. Ведь что бы нам ни приписывали следователи прокуратуры, все упиралось в статьи 13 и 14 УК РФ — защита Конституции, защита Советской власти. Конечно, суд был бы неправедным, незаконным. Спасибо народу. Это не только Дума, депутаты, это прежде всего народ — он надавил. Спасибо вашей газете, которая будит людей. Я народу кланяюсь в пояс, потому что суд был бы бесправным. И гудеть нам до пятнадцати лет где-нибудь в Тагиле или Березниках… Пробуждается народ. И я рад, что тоже вложил в это свою душу, свое здоровье, карьеру, положил их на алтарь государственности.
А.П. Все-таки чем вы сейчас занимаетесь?
А.М. Ну разве это так важно? Я даже специально не говорил об этом.
А.П. Важно, важно…
А.М. Конечно, первые две недели после «Лефортова» двери у меня не закрывались. Шли все, кроме подлецов. Самое смешное, что через месяц пошли и подлецы. Наверное, на всякий случай засвидетельствовать свое почтение. Но с простым народом общаться гораздо приятнее.
Я побывал в нескольких районах Самарской области. Мне запомнилось, как в одном храме, он еще строится, мне сказали: «Батюшка сейчас закончит службу и выйдет к вам». Я думаю, ну что пойдет священник ко мне. Вышел из машины, пошел сам. Не знаю, нарушение ли это законов православных, батюшка прервал службу, спустился ко мне с амвона, благословил меня, поцеловал, и я ему низко поклонился…
Вот люди сейчас объединяются собором. Я рад, что тоже в их числе. И когда кто-то из голубого ящика говорит, что
Макашов отошел от политической деятельности, это неправда. Как я могу от нее отойти? Я знамен своих не бросаю, убеждений не меняю.
А.П. Замечательный и незабвенный ельцинский режим загадочным образом сдох сразу после того, как расстреляли Дом Советов. И в этом есть какая-то мистика истории русской, то есть, как только они победили таким страшным, кровавым образом, на следующий день как бы и умерли. Это было видно. Они растерялись, потеряли дар речи, они стухли мгновенно, и победители сегодня — это жалкие маленькие червячки.
Где великий Волкогонов? — Лежит под капельницей и как на Страшном суде корчится от мук. Где великолепный, отважный Кобец? — Забился под тахту, сидит там, грызет маленькую лапку. Где сей изумительный вальяжный чикагский Гайдар, который метил в лидеры Евразии? — Превратился в какой-то маленький мыльный пузырек, который все уменьшается на глазах. И сам прекрасноликий, сладкоречивый, блистательный, светлый умом и чистый зраком президент России Борис Николаевич Ельцин вышел к народу с хартией примирения. Он хочет примириться с народом после этих танков, после этих сожжений и стадионов.
