При подготовительных мероприятиях, связанных с костюмированным балом, маркиз Мелани показал, что намерен не только поддержать, но еще и усилить свою репутацию чудака. Он изобретал самые сумасбродные костюмы для некоторых из своих наиболее близких друзей; готовил гротескные танцы, которые в заранее назначенные часы на протяжении вечера должны были исполнять профессиональные скоморохи, нанятые во Флоренции. Он сочинил «игрушечную симфонию», включавшую соло на всех шумовых игрушках, какие в то время выделывались для детской забавы. И не довольствуясь тем, что таким образом он уже уклонился от избитых путей в подготовке увеселений для бала, он решил проявить безусловную оригинальность даже в выборе персонала, который должен был обслуживать гостей. Другие люди его положения привыкли возлагать эти обязанности на своих и специально нанятых лакеев. Маркиз же решил, что его персонал будет составлен только из молодых женщин; что две комнаты будут превращены в аркадские беседки; и что все самые миловидные и благовоспитанные девушки Пизы будут распоряжаться в них угощением, одетые, в духе ложноклассических вкусов времени, пастушками эпохи Вергилия.
Единственным недостатком этой блестящей и новой идеи была трудность ее осуществления. Маркиз особо приказал, чтобы было приглашено не менее тридцати пастушек, по пятнадцати для каждой беседки. В Пизе легко было бы найти и вдвое большее число, если бы красота была единственным качеством, требуемым от прислуживающих девиц. Однако для сохранности золотой и серебряной посуды маркиза было совершенно необходимо, чтобы пастушки, помимо хорошей внешности, обладали еще аттестацией о безупречной честности. Приходится, как ни грустно, отметить, что именно этой малой добродетелью большинство молодых особ, соглашавшихся на работу во дворце, не обладало. Шли дни за днями, и мажордом маркиза наталкивался на все большие затруднения, стараясь собрать назначенное число достойных доверия красавиц. Наконец все его ресурсы были исчерпаны, и тогда, примерно за неделю до бала, он явился перед своим хозяином с унизительным признанием, что он не знает, как ему быть. Общее число девушек хорошего поведения и с аттестациями о честности, каких ему удалось завербовать, достигало всего двадцати трех.
— Вздор! — гневно закричал маркиз, как только мажордом доложил ему об этом. — Я приказал тебе достать тридцать девиц, так чтоб их и было тридцать! Нечего качать головой, когда для всех них уже заказаны наряды: тридцать туник, тридцать венков, тридцать пар сандалий и шелковых чулок, тридцать посошков! А ты, негодяй, имеешь наглость предлагать мне только двадцать три руки, чтобы держать их! Ни слова! Я не желаю слышать ни слова! Достань мне тридцать девиц, не то лишишься места!
Последнюю страшную фразу маркиз выкрикнул на самых высоких нотах и при этом властно указал на дверь.
Мажордом слишком хорошо знал своего господина, чтобы спорить с ним. Он взял шляпу, трость и отправился в путь. Бесполезно было снова просматривать списки отвергнутых соискательниц; тут не могло быть ни малейшей надежды. Единственный его шанс был обойти всех знакомых в Пизе, у которых дочери находились где-либо в услужении, и посмотреть, что могут дать подкуп и уговоры.
После целого дня, затраченного на такие уговоры, обещания и терпеливое устранение бесчисленных препятствий, результатом его усилий в новом направлении было прибавление еще шести пастушек. Так он доблестно дошел с двадцати трех до двадцати девяти, и теперь у него оставалась одна лишь забота — где бы еще раздобыть пастушку номер тридцать?
Он мысленно задавал себе этот важный вопрос, когда входил в тенистый переулок, по соседству с Кампо-Санто, на обратном пути во дворец Мелани. Медленно бредя посреди дороги и обмахиваясь платком после изнурительных тягот дня, он увидел молодую девушку, которая стояла у двери одного из домов, очевидно кого-то поджидая, чтобы вместе войти внутрь.
— Клянусь Бахусом! — воскликнул мажордом (пуская в ход одно из тех старых языческих выражений, которые сохранились в Италии и по сей день). — Да ведь это самая красивая девушка, какую я когда-либо видел! Если бы только она стала пастушкой номер тридцать, я с легким сердцем пошел бы домой ужинать. Спрошу-ка ее! От спроса беды не будет, а польза может быть большая. Постой, милая! — продолжал он, видя, что при его приближении девушка повернулась и хотела войти в дом. — Не бойся меня! Я мажордом маркиза Мелани, и меня все знают в Пизе как человека степенного. Мне надо сказать тебе кое-что замечательно хорошее для тебя. Не смотри на меня с таким удивлением; я сейчас дойду до сути дела. Не хочешь ли заработать малость — конечно, честным путем? По виду, деточка, ты не так уж богата!
— Я очень бедна, и мне до крайности нужен какой-нибудь честный заработок, — печально ответила девушка.
— Тогда мы с тобой отлично поладим; у меня как раз есть для тебя самая приятная работа и деньги хорошие на уплату. Но прежде чем нам толковать об этом, не расскажешь ли ты мне немного о себе: кто ты, и прочее? Обо мне ты теперь уже знаешь.
— Я всего лишь бедная работница, и зовут меня Нанина. Право, сударь, мне нечего больше сказать о себе.
— Ты здешняя жительница?
— Да, сударь! Вернее, раньше была. Но я на некоторое время уезжала. Я прожила год во Флоренции, занималась там шитьем.
— Совсем одна?
— Нет, сударь, с маленькой сестренкой. Я ждала ее, когда вы подошли.
— Ты раньше не занималась ничем, кроме шитья? Никогда не была в услужении?
— Была, сударь. Последние восемь месяцев я состояла при одной даме во Флоренции, а моей сестренке (ей уже одиннадцать, сударь, и она очень толковая) позволено было помогать в детской.
— Почему ты оставила это место?
— Дама и ее семья, сударь, уехали в Рим. Они готовы были и меня взять с собой, но не могли взять мою сестру. Мы с ней одни на свете, никогда не разлучались и не разлучимся… Вот мне и пришлось оставить место!
— А теперь ты вернулась в Пизу и не имеешь работы, так, что ли?
— Пока не имею, сударь. Мы возвратились только вчера.
— Только вчера! Твое счастье, девушка, скажу я тебе, что ты встретила меня. Наверное, у тебя есть в городе кто-нибудь, кто мог бы дать отзыв о тебе?
— Хозяйка этого дома могла бы, сударь.
— А кто она, скажи, пожалуйста?
— Марта Ангризани, сударь.
— Что?! Эта известная сиделка? У тебя, детка, не могло бы быть лучшей рекомендации! Я помню, как ее вызывали во дворец Мелани, когда у маркиза в последний раз был приступ подагры. Но я не знал, что она держит жильцов.
— Она и ее дочь, сударь, владеют этим домом с тех пор, как я себя помню. Мы с сестрой жили в нем, когда я была еще совсем девочкой, и я надеялась, что мы опять поселимся здесь. Но наша чердачная комнатка занята, а свободная комната, что пониже, обойдется нам гораздо дороже, чем мы можем себе позволить.
— Сколько же это будет?
В страхе и с дрожью в голосе Нанина назвала недельную плату за комнату.
