Мотор ревел, джип несся вперед, перескочил через бордюр, снес небольшую березу, росшую у газового пункта, и, зацепив углом бампера припаркованную девятку, вынесся на дорогу.
Скорее, скорее!
Сзади еще бухали выстрелы, но бесполезно: видать, стреляли из охотничьего ружья. Близко – опасно, на дальнем расстоянии – все равно как если бы они сняли штаны и перданули в нашу сторону. Звук и запах есть, а толку никакого. Кроме чувства удовлетворения. Нашего удовлетворения.
– Ушли! Ушли-и-и! – завопил Митька и с восторгом посмотрел на меня. – Андрюха, ну ты и монстр! Расскажешь потом, где затарился джипом и стволом! Ништя-а-ак! Живем, Андрюха!
– Живем! – тоже улыбнулся я и осторожно переключился на четвертую передачу.
Глава 4
13 июня, день. Андрей Комаров
Все время, что мы ехали в Юбилейный, Митька бормотал без умолку, возбужденный, даже ненормально возбужденный. Он то показывал пальцем на скопления битых машин, крича что-то вроде «Пипе-е-ец!», то, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, говорил, говорил, говорил… как плотину прорвало. Рассказывал о том, как выживал эти дни рядом с раздувающимися от жары телами родителей и с ужасом думал о том, куда ему деваться.
Он вообще вначале решил, что остался в целом свете один. А когда услышал за окном голоса, ужасно обрадовался, открыл окно, хотел высунуться и крикнуть, но зацепился штаниной за отцовское кресло, стоявшее возле батареи отопления, и опоздал. Слава богу, опоздал. И только смотрел на то, как несколько парней, явно нерусских, забивают до смерти парнишку лет тринадцати, радостно скалясь, будто не человека убивали, а палочкой-«саблей» срубали верхушки у чертополоха. И это было страшно. И совершенно непредставимо.
А потом они пошли прочь, с хохотом обсуждая, кто какой удар нанес и как брызнула кровь и мозги. И как жалобно визжал пацаненок, которому перебили ноги.
Митьку тогда вырвало, и он долго не мог заставить себя выйти из дома, чтобы хотя бы немного осмотреться. А когда вышел – уже вечером, решил все-таки пройтись и посмотреть, – на него едва не налетела толпа человек в десять, не меньше. Они, похоже, от кого-то спасались, так что Митьку не заметили. Он от неожиданности и спрятаться не успел – прижался лишь к стволу тополя, вот и все его прикрытие. И только через пять минут, едва не надув в штаны от страху, трусцой побежал домой – к мертвым родителям, не зная, что делать и как дальше жить.
– Я, кстати, вспоминал про тебя! – захлебываясь словами, говорил и говорил Митька. – Вспоминал! Я звонил тебе! Вначале гудки шли! Потом абонент недоступен! И всё! Связи нет! И что делать, я не знаю! Хоть вешайся! Правда, я хотел! Думал, чем так жить, лучше сдохнуть! Я один, и всюду какие-то уроды! И придется мне валяться на улице, как тому пацану, с выдернутыми кишками! Лучше уж здесь, с родителями!
А потом «железный Митька» вдруг завыл. Зарыдал – в голос, раскачиваясь, как молящийся еврей, страшно, как только и могут выть пацаны, уже почти взрослые, сильные, привыкшие держать свои нервы в кулаке, привыкшие держать удар, но… этот удар был слишком силен. И я его понимал. Я испытал то же самое – только без ублюдков на улицах.
– Ладно, Мить… успокойся! – сказал я максимально уверенно и твердо. – Теперь мы с тобой. И еще парней подберем. И будет все нормально!
Кстати сказать, я никогда не употребляю слово «пацан». Только в детстве так говорил, а когда папа мне рассказал, откуда взялось это слово, совершенно выкинул его из лексикона. Оказалось, «поцан», или «маленький поц» – это перевод с идиша. Так еврейские уголовники называли мелких мальчишек-шестерок, которые ухаживали за взрослыми преступниками, «шестерили», если по-нашему. «Поц» – это член. «Поцан» – «маленький член». То есть «пацаны» – это искаженное «маленькие члены». Хорошо ли называться «маленьким членом»? Кому как. Мне – неприятно.
– А что нормально, Андрюх? – вздохнул Митька, утирая глаза. – Что может быть нормального? Ты посмотри вокруг! Ну как тут может быть все нормально?! У тебя есть какой-то план?
– Планы всегда есть, – пожал я плечами. – Нам нужно найти своих сторонников, создать что-то вроде боевой группы. Вооружить ее и сделать так, чтобы никто не мог поступить с нами, как эти ублюдки поступили с тем мальчишкой. Кстати, а ты не видел девчонок?
– Ну… имеешь в виду, когда выходил на улицу? – дернул плечами Митька. – Нет, не видел. Только пацаны. Кстати, те, кто бежал, по-моему, русские. И вроде как я узнал одного – это Вадик, Глад.
– Да… Только этой мрази не хватало! Хочешь, я тебе сценарий дам? Представь, что этот Вадик со своей кодлой встретил какого-нибудь «черного». Дага или чечена. Вадик ненавидит их – аж шипит. И что будет?
– Убьет! Точно убьет! – кивнул Митька.
– А дальше? – гнул я.
– А дальше – хачики соберутся толпой и наваляют Вадику. Потому что он, дебил, не думает о последствиях.
– Вот! И хачи будут потом мстить, бить всех русских. Так как у них кровная месть. Согласен?
– Согласен… – вздохнул Митька. – И это что теперь, на Гору и не сунешься?
– Без оружия – нет! Видал, хачи из ружья долбят? Хорошо еще, по колесам не попали!
– Кстати, ты так и не сказал, откуда у тебя ствол! – оживился Митька, оглядываясь на проплывшую за бортом машины маршрутку-«Рено». Через стекло было видно, что она полна людей. И они мертвы. Запах от нее шел… даже кандюк не спасал – воняло просто ужасно. Видимо, кондиционер был настроен так, чтобы захватывать воздух с улицы, есть у него такой режим, я знаю.
Вообще-то, как выяснилось, я на удивление много знаю. Даже самому странно. И стрелял сегодня – ну чисто ковбой! Ну да, папа меня учил, но не настолько же! Чтобы семь выстрелов и семь трупов?! Ну ладно, не все трупы, часть подранил, но попал-то во всех! И так, будто всю жизнь только и палил по придуркам!
– Андрюх! Андрюх! Ты что молчишь?! – прорвался сквозь мысли голос Митьки. – Ну не хочешь – не говори… я что, настаиваю?!
– Прости… – вздохнул я. – Задумался. Отца вспомнил, маму. Ну и про жизнь нашу тоже задумался. А ствол у меня от отца. Оказывается, был у него левый ствол, с войны привез. Он мне его и дал. Он живой еще был, когда я очнулся…
– Ух ты… – Митька крепко зажмурил глаза, потом открыл, и в них блеснули слезы. – Хороший у тебя был папка. И мамка классная. Красивая! И готовила хорошо…
Я невольно улыбнулся, можно сказать, сквозь слезы – любит Митька пожрать! Ох как любит! И куда в него лезет? Сам маленький, жилистый, а жрет, как три носорога! Ребята всегда смеялись – мол, желудок у него во все брюхо. И что характерно – не толстеет!
Тренер говорил, что у него высокий уровень обмена веществ, и для спортсмена это очень хорошо. Организм быстро усваивает нужные ему вещества и отдает энергией. А для боксера – так вообще замечательно.
Кстати сказать, легковесы в большинстве вот такие и есть – шустрые электровеники, все на пружинах. Это мне, можно сказать, тяжеловесу – только раз попасть, и такому, как Митька, трендец. Только ты в него еще попади, в этого Митьку! Он вертится как бешеный!
