Он вспомнил, что старушка побила его не в Москве, а в Новосибирске, и не теперь, а давно, два года тому назад, — и долго смеялся, натянув на себя одеяло. О Настеньке он всё ещё беспокоился. «Надо бы, собственно, взять её с собой, — подумал он. — Ездили бы мы с ней в город Снежное, Снежнянского района, снегирей купили бы. Хотя снегири тут, кажется, ни при чём».
Колёса стучали успокоительно, весело и тоже всё про снегирей, снегопады, снежных коз, живущих на снежных вершинах.
А Петька, проводив Настеньку, вернулся в Немухин и стал её рисовать. Сперва на бумаге появились два светлых круга. Это были зонтик, платье и тоненькие руки с книгой, опустившиеся на колени.
В лёгком летнем платье, она сидела одна в открытом поле зимой. Везде были сугробы — молодые, мягкие, отбрасывающие пепельные тени, и старые, сердитые, с колючими кромками, над которыми кружились дымки.
Потом он нарисовал её спящей. Она лежала на лугу летом, подложив ладонь под щёку, опустив нежные овалы ресниц, и солнце, которого она больше не боялась, золотило волосы, разделённые полоской пробора.
Обсуждаем третью сказку и сочиняем четвёртую
— конечно, человек, который ходит зимой с зонтиком, да ещё и в ясную погоду, — Николай Андреевич Заботкин, — сказал Петя, когда мы прочли рукопись, найденную в деревянном телефоне. — Пекарь, кстати сказать, переехал в Немухин, заведует Новой Пекарней, и именно по его плану был выпечен хлеб с хрустящей корочкой. Но дядя-то Костя!
И Петя покатился со смеху.
— Действительно, у него всё на своём месте, а кажется, что не на своём. И глаза не смотрят в разные стороны, а кажется, что смотрят. Волосы он причёсывает как все люди, а кажется, что они стоят дыбом. Между прочим…
Петя помолчал.
— Мы не станем скрывать от него эту историю?
— Разумеется, нет!
— Но как вы думаете, он не обидится?
— А я заменю эти строчки какими-нибудь другими. Например: всё у дяди Кости было на своём месте, и только казалось, что не на своём. Глаза не смотрели в разные стороны, и глубоко ошибался тот, кто подумал бы, что смотрели. Походка у него была неторопливая, плавная, а волосы никогда не стояли дыбом, как это иногда случается у пожилых людей.
— Прекрасно! — закричал Петя. — Кстати, Настенька теперь работает в Институте Вечного Льда.
— Ну что ж! Где ещё и работать бывшей Снегурочке.
Петя покраснел.
— Как сказать! Это я её убедил.
— Ты с ней встречаешься?
Сильнее покраснеть было невозможно, но Пете, кажется, это удалось.
— Да. У Тулупова. Он, между прочим, её удочерил, так что она теперь Тулупова, а не Снежкова. А я бываю у них потому, что мне тоже хочется стать гляциологом. Это наука о свойствах природного льда. И насчёт Башлыкова Нил Сократыч напутал. На пенсии он тогда ещё не был, так что мне не нужно было говорить ему вместо «пенсия» — «пекарня» или «пенал». Но почему Нил Сократыч ни словом не упомянул о Заботкиных? Они тоже нам помогли, в особенности Николай Андреевич. Вы с ними знакомы?
— Нет, но знаю о них довольно много.
— А хотите познакомиться?
— Ещё бы!
— Прекрасно! Я сейчас пойду к Марии Павловне в Институт Красоты и спрошу, можно ли заглянуть к ним вечерком. Идёт?
Я уже знал, что Николай Андреевич любит называть завтрак ужином, а ужин — обедом. Мы, по-видимому, пришли к завтраку. Мария Павловна и Николай Андреевич только что вернулись с работы. Впрочем, стол был уже накрыт: хозяйничала Таня, которая теперь училась в Консерватории, так что Нил Сократыч хотя, без сомнения, узнал бы её, но с трудом.
На ужин были поданы сосиски, как будто нарочно для того, чтобы напомнить о том, как Мария Павловна побежала за баночкой горчицы и исчезла.
Я рассказал о своих находках, и всем стало казаться, что Нил Сократыч сидит за столом и пишет очередную сказку вместо корреспонденции в журнал «Новости науки и техники». Потом разговор зашёл о бывшем Директоре Музея Луке Лукиче, и Николай Андреевич сказал, что в городе о нём говорили, что хоть он и Мыло, но может куда угодно пролезть без мыла.
— Между прочим, я уверен, что он связан с нечистой силой, — сказал Николай Андреевич.
Я спросил, почему он так думает, и в ответ все Заботкины, стараясь не перебивать друг друга, стали рассказывать о каком-то Юре Ларине, который прятался у них на чердаке, об учителе географии Павле Степановиче Неломахине и, как ни странно, о какой-то летающей шубе. Но когда рассказ дошёл до поездки немухинских школьников в старые русские города, Заботкины одновременно замолчали.
— А что было дальше, — сказала Мария Павловна, — расскажет вам Петя.
Нельзя сказать, что Петя был особенно разговорчив. Почти каждую фразу он начинал со словечка «ну».
— Ну, приехали мы в Хлебников. Ну, этот Лука Лукич потребовал, чтобы его называли Мэром. Ну, пошли мы в Мастерскую Игральных Карт, не мы, конечно, а Павел Степанович. Ну, оказалось, что этот Мэр посадил в своём саду волшебные палочки. Ну, вызвал он Павла Степановича на дуэль.
— На дуэль?
— И если бы не Иван Игнатьевич…
— Кто, кто?
— Ну, старый резчик игральных карт. У него, между прочим, на фасаде дома вырезана вся колода от двойки до туза.
Словом, я ничего не понял и на другой день отправился к учителю географии Неломахину, о котором, кстати, надо предварительно сказать несколько слов.
Это был единственный в Советском Союзе Международный Гроссмейстер по спасению людей, зверей и полезных ископаемых. И он действительно заслужил это звание. Ему ничего не стоило распутать паутину, в которую попала рассеянная бабочка. Его прекрасно знали в окрестных лесах. Маленькие лоси почему-то часто ломали ноги, и он бинтовал ноги и даже иногда накладывал гипсовые повязки. О людях нечего и говорить! Немухинка, на вид такая скромная и добродушная, была довольно коварной речкой: два-три раза за лето в ней непременно кто-нибудь тонул. И днём ли, ночью ли — Павел Степанович первый бросался в воду.
За домашнюю или классную работу, так же как и за ответ у доски, он ставил, как это ни странно, двойку, если не находил возможным поставить тройку.
Он не ходил, как это делали другие учителя, с маленькими счётами в кармане и не высчитывал, повлияет ли очередная двойка на общий процент успеваемости в школе.
Короче говоря, если бы не его слава Международного Гроссмейстера, все эти двойки вместо троек и четвёрки вместо пятёрок едва ли прошли бы ему даром…
