ГОРОДОК НЕМУХИН
Чего только не говорят о Немухине! Говорят, например, что у каждого командировочного начинает звенеть в левом ухе, когда он приезжает в этот город, и так и звенит, пока он не управится со своими делами. Говорят, что в Комиссионном Магазине продаются ковры-вертолёты. И, наконец, говорят, что самым большим влиянием в городе пользуется бывший Леший Трофим Пантелеевич, с блеском закончивший Институт Усовершенствования Леших и Домовых.
Как ни странно, всё это почти правда или, по меньшей мере, похоже на правду. Командировочные утверждают, что у них действительно звенит в ухе, но не в левом, а в правом. Ковры-вертолёты продаются, и даже новейшей конструкции, с шёлковыми парусами. Трофим Пантелеевич как жил, так и живёт в роще недалеко от Посёлка Любителей Чистого Воздуха, и в его жизни ничего не изменилось, кроме того, что недавно он купил новый тулуп.
Конечно, многое может показаться невероятным. Неужели, например, Великий Завистник действительно превратил Таню Заботкину в сороку? Представьте себе, превратил! Неужели аптека «Голубые Шары» действительно прилетела за своим Лекарем-Аптекарем в Немухин? Представьте себе, прилетела! Неужели в газете «Немухинский голос» появилось объявление: «Для строительства воздушного замка нужны летающие мальчики»? Появилось, и я читал его своими глазами.
Однако нельзя отрицать, что Немухин остался, что называется, белым пятном на географической карте, и эта несправедливость глубоко огорчала дядю Костю, в особенности когда, выйдя на пенсию, он вернулся в родной городок. Он был клоуном, и не каким-нибудь, а музыкальным, умеющим играть на контрабасе, флейте, кларнете и скрипке, не говоря уже о ложках и барабане.
Правда, его фамилия была Лапшин, а не Попов, но он считал, что в некотором роде он даже выше Попова. Неизвестно, например, любит ли знаменитый Попов совать нос в чужие дела? А дядя Костя любил — это называлось у него поразмяться. Неизвестно, как он узнавал, что кому-нибудь нужно помочь, но узнавал, и почти всегда без ошибки. Только однажды он пришёл к старушке с хитроумным, собственного изобретения костылём и получил этим костылём по шее, потому что ногу сломала другая старушка.
Даже клоуны, выйдя на пенсию, начинают скучать. Заскучал и дядя Костя. Только по воскресеньям, когда к нему во двор набирались ребята и он жонглировал ложками, играя одновременно на барабане, у него не сосало под ложечкой. Прочие шесть дней — сосало, да так, что он не находил себе места. Кончилось это тем, что он решил сунуть нос в городские дела, но не в практическом, а в историческом смысле.
Мне случалось навещать его, и должен сознаться, что именно я посоветовал ему заняться путеводителем, в котором — это было совершенно очевидно — нуждается Немухин.
И в самом деле, туристы, да и не только туристы, должны были знать, когда построена Новая Пекарня и жив ли ещё Учёный Садовод Башлыков. Важно было также объяснить, почему и при каких обстоятельствах немухинцы стали людьми самолюбивыми, постоянно думающими, как бы не ударить лицом в грязь, и не упускающими случая показать, что они ничем не хуже мухинцев — жителей соседнего городка, расположенного на другой стороне речки. Кстати, немухинцы насыпали её Немухинкой, а мухинцы — Мухинкой.
Путеводитель — сложное дело, в особенности для бывшего клоуна, и не скрою, что именно я намекнул, что прежде всего ему должны помочь старожилы, сёстры Фетяска, например, были старше его лет на пятнадцать, могли ли они рассказать ему о чём-нибудь истинно немухинском и в то же время значительном с исторической точки зрения? Конечно, могли. Но, прежде чем посоветоваться с ними, дядя Костя с большим блокнотом под локтем отправился в Городской Музей.
К сожалению, Музей был закрыт. «Санитарный день», — гласила надпись на входной двери. Но по самой этой надписи, выгоревшей и грязной, было ясно, что санитарный день затянулся по меньшей мере на полгода, и, заглянув в окно, дядя Костя убедился в этом. Пол был усеян бумагами. Экспонаты — так называются предметы, выставляемые на обозрение, — не стояли, а валялись на полках: череп доисторического человека (очевидно, одного из первых обитателей Немухина) рядом с подзорной трубой, керосиновая лампа-молния рядом с кочергой, которой, очевидно, было не место в Музее.
Дядя Костя позвонил в Музей — и ничего, кроме звонка, не услышал. Деликатно постучав в дверь рукой, он, помедлив, менее деликатно постучал ногой. Тишина. Ничего не оставалось, как пойти в Отдел Охраны Памятников Старины и спросить: в чём, собственно, дело?
Не стану рассказывать о том, как через какие-нибудь две недели дядя Костя стал директором Музея. В течение этих двух недель его уговаривали сперва Отдел Охраны Памятников Старины, потом Старый Трубочный Мастер, потом Горсовет, потом сёстры Фетяска, потом вновь Горсовет. Напрасно он уверял, что никогда ничего не собирал, кроме марок — и то в детстве. Напрасно доказывал, что не в силах просидеть целый день среди предметов старины, не выкинув какое-нибудь сальто-мортале — так некогда назывался смертельно опасный акробатический номер.
— Это хорошо, это прекрасно, что вы — бывший клоун, — возражали ему. — Мы как раз искали не просто порядочного человека, но человека искусства. Не забывайте, что вы — коренной немухинец и, значит, просто обязаны оказать родному городу эту услугу. Кроме того, как пенсионер вы, очевидно, скучаете?
— Скучаю.
— Ну вот, а с нашим Музеем не соскучишься!
И когда он наконец согласился, ему рассказали, что последним директором Музея был некий Лука Лукич Мыло, подозрительная личность, очевидно, связанная с нечистой силой. Именно он однажды вывесил у подъезда надпись «Санитарный день», а с чёрного хода стал продавать старые ковры, люстры и мебель. Конечно, его отдали под суд, но он куда-то сбежал или даже улетел, потому что его, по слухам, видели летящим над городом по направлению к югу.
Поначалу дела пошли недурно. Вместо надписи «Санитарный день» дядя Костя вывесил новую: «Санитарные сутки». Он надеялся нанести порядок в Музее в течение суток. И может быть, это удалось бы ему, если бы он не начал с полотняной старинной карты Индийского океана. Он снял её со стены, чтобы вытереть пыльной тряпкой, и заметил на оборотной стороне — не стены, разумеется, а карты — любопытный рисунок.
Неизвестный художник изобразил обруч — в этом не было бы ничего особенного, если бы обруч был похож на те, которые бондари набивают на бочки дли крепления досок. Но нет! Лента, свернувшаяся в большое кольцо, была обвита серебристой змеёй, поднявшей узкую головку с опасно сверкающим взглядом. Змея как бы охраняла семь предметов, стоявших или лежавших на внутренней стороне кольца: подзорную трубу, старинный деревянный телефон, модель фрегата с раздутыми парусами, пушечку елизаветинских времён, лакированную шкатулку, музыкальную табакерку с черепаховой крышкой и медный самовар.
