Способно ли разоблачение несостоятельности эссенциалистской парадигмы и представлений о породах разрушить шарм и уменьшить привлекательность породистых собак в глазах бесчисленного количества их поклонников? Едва ли. Мы склонны их любить и, даже зная об этой своей слабости, ничего не хотим менять. Более того, мы можем их любить так же, как любим магию или искусство тромплея — все то, что позволяет нам с удовольствием поддаться иллюзии. При этом мы прекрасно осознаем, что в основе волшебства лежат хитрые уловки фокусника, но именно это знание в данном случае дает нам возможность контролировать вероятные негативные последствия.
Глава 4
Как собаки воспринимают мир?
Чтобы попытаться понять собаку, вспомним историю одного маленького печенья, рассказанную Прустом:
Но когда от далекого прошлого ничего уже не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус, более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья. И как только я вновь ощутил вкус размоченного в липовом чаю бисквита, которым меня угощала тетя [...], в то же мгновенье старый серый дом фасадом на улицу, куда выходили окна тетиной комнаты, пристроился, как декорация, к флигельку окнами в сад, выстроенному за домом для моих родителей [...]. А стоило появиться дому — и я уже видел городок, каким он был утром, днем, вечером, в любую погоду, площадь, куда меня водили перед завтраком, улицы, по которым я ходил, далекие прогулки в ясную погоду
[33].
Марсель Пруст. «По направлению к Свану»
На эту историю собачий разум — во всяком случае, если бы он был настолько же «каницентричен», насколько антропоцентричен наш — мог бы отреагировать приблизительно так: он решил бы, что главный герой испытывает непонятные ощущения, а все его чувства странным образом смещены. Дело в том, что эта история годится лишь для читателя, который в своих отношениях с миром опирается на зрение. Для такого существа, как собака, которое рассчитывает больше на обоняние, запахи и вкусы — это ощущения не менее вещественные и не более хрупкие, чем зрительные образы. Они не таятся за кромкой сознания, неспособные воскрешать воспоминания, скрытые в самых глубоких уголках памяти. Вероятнее всего, они служат собаке источником прямой информации о мире, которая сразу воспринимается сознанием.
Что же касается нас, мы — существа целиком и полностью зависящие от зрения. И наши сны, и наши воспоминания хранятся в сознании в форме зрительных образов. Если человек теряет рассудок, говорят, что у него видения. Как и Пруст, мы думаем, что память о прошлом возвращается, когда наше воображение рисует нам образы: улицу, площадь, лица, погоду, свет. Запахи и вкусы, как и вкус печенья Пруста, — для нас ощущения примитивные, неосознанные, скрытые; именно поэтому они способны только связывать нас с образами подобно зондам, ныряющим в темные глубины нашего разума, куда мы давным-давно не заглядывали. Но при этом они остаются всего лишь проводниками в пространство, где хранятся картины, из которых и сотканы наши настоящие воспоминания.
Чтобы текст Пруста произвел впечатление на собаку, его, несомненно, нужно было бы написать иначе, поменяв местами смыслы. Наверное, можно было бы сказать примерно так: когда все сущее разрушилось, когда исчезло всё живое, остается видение, как душа нетронутых вещей, как скрытое в глубинах ощущение, бессознательное и примитивное, которое в темных углах сознания ждет случайной встречи, чтобы вызвать на поверхность разума всю палитру запахов. Ирония ситуации заключается в том, что даже само это слово, палитра, со всей очевидностью обращено к визуальным ощущениям — как это ни прискорбно для животных. Для собаки этот необычный и волнующий опыт не был бы связан со вкусом или запахом, скорее именно зрительное восприятие и есть для нее то более «примитивное» чувство, которое может послужить проводником в глубь тех воспоминаний, что хранятся в сознании в форме запахов. В отличие от героя Пруста, который долго и рассеянно смотрит на печенье, не навевающее никаких воспоминаний, пока он не попробует его на вкус, прустовская собака должна была бы по привычке есть печенье, даже не глядя на него. И вот однажды, случайно увидев одно из них, она вдруг вспомнила бы целый мир запахов: может быть, запахи человека, собаки, привычного маршрута, кошки… К сожалению, запас слов, обозначающих запахи, у нас слишком бедный и тусклый, чтобы описать бесконечное множество оттенков — или, скорее, «отдушек», — составляющих эту сторону мира.
Конечно, не стоит приписывать этой вымышленной истории больший смысл, чем она несет на самом деле, чтобы, прибегая к подобного рода сравнениям, не попасться в сети собственной фантазии. Кроме того, очень может быть, что собака полагается на свое зрение в большей степени, чем мы на свое обоняние: последнее подтверждается, кроме всего прочего, важностью зрительных сигналов для ее коммуникации с человеком
[34]. Этот пример потребовался мне просто потому, что он наглядно демонстрирует всю глубину нашего заблуждения, когда мы полагаем, что собака воспринимает физический мир точно так же, как и мы. Слишком часто мы принимаем реальность, данную нам в ощущении, за саму реальность. И это приводит ко множеству недоразумений и к недопониманию не только между самими людьми, но и между человеком и животными, живущими рядом с нами. Дело в том, что реальность представляется им совсем иначе.
Способы общения, к которым мы прибегаем при первых контактах друг с другом — «ритуалы знакомства», — со всей очевидностью, хотя и не так изысканно, как проза Пруста, демонстрируют глубокие различия в восприятии мира между нашими двумя видами. Эти ритуалы тесно связаны с преобладающими органами чувств у собак и людей и в действительности подчиняются совершенно разным правилам. Несомненно, для собаки было бы верхом неприличия пристально посмотреть в глаза другой собаке, встреченной на улице, как это сделали бы мы при знакомстве с другим человеком. Точно так же и нам едва ли придет в голову подобно собакам обнюхивать друг другу зад при встрече.
В этом смысле сравнение с собакой способно на контрасте подчеркнуть особенности нашего восприятия мира и то, как они могут влиять на наше взаимодействие с другими живыми существами. Здесь, как и в предыдущих главах, только уже на других основаниях, будет полезно взглянуть на проблему с точки зрения — вернее будет сказать, «с точки обоняния» — собаки, чтобы попытаться ответить на вопрос, какими путями и в каких формах информация о мире поступает в ее сознание. После того как физиолог и пионер этологии Якоб фон Икскюль изобразил комнату
[35] вместе с разнообразной мебелью так, как она, по его мнению, должна была бы восприниматься собакой, ученые смогли хоть немного проникнуть в разум лучшего друга человека. Последние несколько лет этой проблематике были посвящены многие исследования в области физиологии, этологии и когнитивных наук, достигшие значительных результатов, хотя многое и по-прежнему еще остается неясным. Конечно, мы не способны видеть точно так же, как видит собака, — что невозможно в принципе, поскольку человек может увидеть разве что способ, посредством которого он мог бы увидеть то, как видит собака, — но сейчас мы, по крайней мере, имеем представление о различиях между их восприятием мира и нашим.
