Канку Муса держал себя в Каире как правитель могущественного, ни от кого не зависящего и никому ничем не обязанного государства. Он старался это подчеркнуть на каждом шагу. Арабский ученый XV в. Таки ад-дин Ахмед ал-Макризи в одном из своих исторических сочинений рассказал, как мансе было предложено поцеловать землю при представлении его египетскому султану ал-Малику ан-Насиру. Это было обязательное требование церемониала во время приемов при дворе мамлюкских султанов. Но малийский государь наотрез отказался выполнить это требование протокола. «Я мусульманин-маликит (один из четырех толков суннитского ислама. — Авт.), — гордо ответил он, — и падаю ниц только перед Аллахом!» Придворным чинам ал-Малика ан Насира пришлось уступить.
На каждом шагу подчеркивал манса и свое мусульманское благочестие: ведь этим он тоже утверждал свое равенство с любым другим властителем мусульманского мира. Ал-Омари рассказывал даже, будто манса Муса поднес султану трактат о приличиях, написанный по-арабски специально для этого случая по его, Мусы, повелению.
Этой же цели служила и баснословная щедрость, с которой манса тратил привезенное с собой золото. Все, с кем пришлось беседовать ал-Омари, наперебой восхищались широтой натуры малийского высокого гостя. Манса не торгуясь платил любую цену, которую с него запрашивали. Он раздавал огромные суммы просто как милостыню: ведь раздача милостыни бедным — это одна из основных обязанностей благочестивого мусульманина, Немало золота оставил Муса и в Мекке, пожертвовав его на «дела веры». В итоге нескольких месяцев пребывания малийского царского каравана в Каире курс золота в городе резко упал — так много драгоценного металла выбросил на рынок манса Канку Муса, сын мансы Бубакара. Так укреплял он репутацию своей державы.
Надо сказать, что каирские купцы и ростовщики неплохо нажились на мандингском государе и его придворных. Используя доверчивость гостей, их незнаие многих товаров, они сплошь и рядом продавали им втридорога самые ходовые и дешевые вещи. И как ни велики были запасы, привезенные мансой, но и их в конце концов не хватило: на обратном пути из Мекки Мусе пришлось взять у каирских купцов много золота взаймы, притом под огромные проценты. Все тот же Ибн Амир Хаджиб рассказывал, что многие из купцов получили за триста динаров ссуды до семисот динаров чистой прибыли. А ведь уже при отправлении в хадж пришлось обложить особой данью все население государства, так как царская казна не могла обеспечить мансу достаточным количеством золота, для того чтобы достойно представлять Мали за его рубежами. Что и говорить, поддержание международного престижа государства всегда обходилось дорого…
Впрочем, Муса мог рассчитывать не только на уже накопленные сокровища. Беседуя с сановниками каирского двора, он рассказал им историю, которая хоть и не была, мягко говоря, чистой правдой, но все же показывала, на какие экономические возможности могли опираться правители Мали в пору расцвета своей державы. Мусу спросили, как он пришел к власти. И он ответил на этот вопрос так: «Мы происходим из дома, где власть передается по наследству. Мой предшественник не хотел поверить, что невозможно достигнуть конца Окружающего моря
[7]. Он желал его достичь и упорствовал в своем намерении. Он велел снарядить двести судов, полных людьми, и другие, в таком же количестве, — наполненные золотом, водой и съестными припасами, которых бы хватило на годы. Тем, кто командовал судами, он повелел: «Возвращайтесь лишь тогда, когда израсходуете продовольствие и воду!». Они отправились, прошло долгое время, но ни один из них не возвращался. Наконец один корабль появился, и мы расспросили капитана о их приключениях. «Царь, — ответил он, — мы плыли долго, пока не встретили в открытом море как бы реку с сильным течением. Мой корабль шел последним. Другие продвигались вперед, но как только какой-нибудь из них достигал этого места, он исчезал и больше не появлялся. Мы не знали, что с ними случилось, и я возвратился обратно — я в это течение не входил вовсе…» Но правитель ему не поверил. Он снарядил две тысячи судов: тысячу — для себя и для людей, что его сопровождали, и тысячу — для воды и съестных припасов. Он передал мне власть и отправился в море со своими товарищами. То был последний раз, что мы видели его и остальных. И я остался неограниченным государем…»
В этом рассказе — на его основании некоторые ученые пытались доказывать, что подданные средневекового Мали будто бы открыли Америку за триста лет до Колумба, — поражает число «две тысячи». Чтобы построить такое количество судов, нужен был сравнительно высокий уровень развития судостроительного ремесла на берегах Нигера и на океанском побережье. Ведь позднейшие европейские мореплаватели — такие, например, как венецианец на португальской службе Альвизе да Мосто, возглавлявший морскую экспедицию к побережью Западной Африки в 1455–1457 гг., — рассказывали о пирогах, не уступавших по длине португальским каравеллам и вмещавших до 30 человек. Правда, к тому времени на побережье, у устья реки Казаманс, где видел такие суда венецианец, давно уже не признавали власти царей Мали. Но в начале XIV в. здешние правители беспрекословно подчинялись повелениям мансы и аккуратно выплачивали ему дань. И при всей неправдоподобности рассказа мансы Мусы — а он наверняка преувеличил число судов второй экспедиции раз в десять — нужно согласиться, что и двести больших пирог были бы неплохим доказательством экономической мощи Мали.
В правление Мусы I оживленные и дружественные отношения поддерживались не только с Египтом. Ибн Халдун подробно рассказал о том, как Муса обменивался посольствами с Абул-Хасаном — султаном Марокко из династии Меринидов. Когда 1 мая 1337 г. Абул-Хасан одержал победу возле города Тлемсена, у нынешней алжиро-марокканской границы, манса направил ему свои сердечные поздравления. Нет сомнения, что в Ниани постоянно и внимательно следили за событиями, происходившими на другой стороне пустыни.
Да и в самой Сахаре кочевникам приходилось действовать с оглядкой на силу малийских гарнизонов в пограничных пунктах. Племена, кочевавшие вдоль северной границы державы Кейта, вынуждены были признать верховную власть мансы. Ход истории изменчив: в число этих новых вассалов мандингских царей входили как раз потомки тех грозных племен, которые двумя с половиной веками раньше сокрушили могущество Ганы. Авторитет правителей Мали был настолько высок, что к мансе Мусе I обратился за помощью один из многочисленных мелких вождей, что непрестанно дрались между собой на северных окраинах Сахары. Этот авантюрист почтительно просил мансу дать ему отряд малийских воинов для сведения счетов со своими противниками.
Если царствование Канку Мусы и не богато было громкими военными победами и завоевательными походами, то, пожалуй, никто из малийских правителей не сделал больше его для укрепления международного авторитета государства. Упорно и последовательно развивал он дружественные отношения с соседями, добившись блестящих успехов. «Он оставил после себя, — говорит современный английский исследователь, — империю, примечательную в истории чисто африканских государств своим богатством и протяженностью, равно как и впечатляющим примером способности африканца к политической организации».
