– Не так, да. Знакомое ощущение. В Мирграде были такие места, – соглашается Мулагеш. – Которые вроде бы здесь и в то же самое время… не здесь. Похоже на шрамы?
– Шрамы на чем? – спрашивает Сигню.
– На реальности.
Наконец они выбираются на вершину. Там стеной стоят высокие деревья, а через последние ступени лестницы перекинута большая, идеальной окружности каменная арка. За ней угадывается какое-то строение.
Мулагеш замедляет шаг и останавливается, рассматривая здание. Оно похоже на купол – большой, коричневый, округлый, тридцать или сорок футов в ширину. Но сделан он из сломанных и расплавленных клинков: клинков мечей и лезвий топоров, ножей, серпов, наконечников копий и стрел, смятых в единую многослойную массу, бурую от ржавчины и ощетинившуюся остриями. Дверь в купол обрамлена мечами, торчащими как зубы в пасти огромного животного. Турин впервые сталкивается с таким злобным архитектурным чудищем.
– Это оно и есть, да? – говорит Мулагеш.
– Да, оно, – отвечает Сигню.
– Ты когда-нибудь сюда заходила?
Сигню качает головой:
– Мы приближались, смотрели, но… никогда не заходили дальше ступеней лестницы. Здесь все как-то… неправильно, что ли… Один мальчишка набрался храбрости и закричал, хотел, чтобы старик вышел, но мы в ужасе сбежали, а мальчишка потом спустился и сказал, что ничего не видел. Ты реально думаешь, что это сюда хотела попасть Чудри?
– Думаю, да.
– А… мы туда пойдем?
Мулагеш смотрит на купол. Она кожей чувствует чей-то взгляд, устремленный на нее из темноты. И тут ей кажется, что там, в глубине купола, кто-то вздохнул и ветерок подхватил это легкое дуновение.
– Я пойду, – говорит она. – Мне там не нравится, но я пойду. А ты?
Сигню некоторое время молчит. Потом качает головой и выговаривает:
– Не мой корабль – не мои крысы.
– Видимо, это такая дрейлингская пословица, потому что смысл твоего глубокого утверждения от меня ускользает.
– Я хочу сказать, что это ваше задание, генерал, не мое. Я лучше тут постою посторожу.
Мулагеш проходит под аркой.
– Согласна. Я тебя понимаю.
Она стоит перед входом в купол с винташем на изготовку.
– Если я не выйду через тридцать минут, – говорит она, – кинь туда гранату.
– Что? – чуть ли не подпрыгивает от удивления Сигню. – Кинуть гранату? И тебя убить?
– Если я не выйду через тридцать минут, значит, я уже умерла, – говорит она. – И я не хотела бы, чтобы это демоново место прожило больше, чем я.
Тут она поднимает винташ, низко пригибается и делает шаг в темноту.
* * *
Внутри темно, хоть глаз выколи. Потом глаза Мулагеш различают лучи света, просачивающиеся через мрак наверху. Затем она понимает, что лунный свет проглядывает сквозь отверстия в откованном из тысяч клинков куполе. Но это какой-то неправильный лунный свет: он неяркий и желтоватый, словно над куполом – неправильное небо. Турин припоминает, как это было во время Мирградской битвы, когда Божество появилось и навязало городу свою реальность. Тогда даже небо изменилось – и здесь происходит то же самое: это не настоящий свет, а его грубое подобие, и над куполом небо вовсе не похоже на то, что она видела, входя сюда.
Свет завивается кольцами, клубится и волнуется у нее над головой. Она делает глубокий вдох и понимает, что здесь полно дыма.
Резкий запах заполняет легкие, и у Мулагеш начинается жуткий приступ кашля. Такой вони она еще не нюхала – пахнет какими-то маслами, деревом и разлагающейся плотью. Она смаргивает набежавшие от кашля слезы. Глаза постепенно привыкают к темноте.
Пол здесь выложен скованными встык щитами, как крыша – клинками. В дальней стороне – интересно, насколько велико это место? – во мраке она различает человеческую фигуру: кто-то сидит рядом с бледным серебристым… кустом?
Значит, он существует. В это трудно поверить, но он и правда реален.
Человека плохо видно в темноте, но, похоже, у него в руках богато украшенная длинная белая трубка, похожая на ветку коралла. Она достает ему до колен, а вверху завивается вокруг плеч, петлей захлестывает ему шею, поднимаясь к губам. Она видит, как окутанный тенями человек посасывает ее, и тогда чаша над его коленями вспыхивает бледно-оранжевым светом. А потом он выдыхает целое грозовое облако завивающегося кольцами вонючего дыма.
– Я так понимаю, ты тот самый человек с вершины Клыка, – громко говорит Мулагеш.
Если он ее и слышит, то виду не подает. Он делает новый вдох, откидывается назад и выпускает клуб дыма в потолок.
И тут на его лицо падает луч скудного света.
Мулагеш застывает на месте: проклятье – это же труп!
Она смотрит, как старик наклоняет голову и луч света скользит по его лицу. Высохшая, пергаментного цвета кожа вся покрыта светлыми пятнами депигментации – так мох затягивает стены старого дома. Глаза у него большие, белые и слепые, а глазные впадины и щеки провалились так глубоко, словно он не ел… в общем, вообще никогда не ел. На нем намотаны какие-то полупрозрачные тонкие обрывки ткани, и он не может полностью закрыть рот, поэтому черные мелкие зубы всегда видны и выглядят точь-в-точь как оскал черепа.
Мулагеш крепче сжимает винташ. Старик, понятное дело, могучим силачом не выглядит, но он явно божественного происхождения, а тут внешность бывает страшно обманчива.
Она делает шаг вперед:
– Кто ты?
Он вперяет в нее взгляд слепых глаз. И да, он услышал ее, потому что голова едва заметно поворачивается. А потом из костлявой груди поднимается голос – и шелестит, словно море накатывает на гальку.
– Я не кто, – медленно выговаривает он.
С каждым словом у него из губ вылетает по клубу дыма.
– Хорошо, – медленно отвечает Мулагеш. – Тогда что ты?
– Я – память, – говорит старик.
Он затягивается трубкой и снова выдыхает дым.
– Что ты имеешь в виду? Что значит – я память?
– Я имею в виду, – отвечает он, – что я то, что помнит.
– Ну ладно. Значит, ты… просто помнишь, да?
Он затягивается трубкой, не удостаивая Мулагеш ответом.
– Что ты помнишь?
– Моя память хранит, – говорит он, – все, что я помню.
Мулагеш хмурится. Он дает закольцованные ответы, потому что его разум устроен иначе, чем у людей? Или она задает неправильные вопросы?
– Как… Как получилось, что ты сидишь здесь?
Повисает молчание. Затем он причмокивает губами и нараспев говорит:
– Я – триста семьдесят четвертый сосуд памяти Императрицы Могил, Стальной Девы, Пожирательницы Детей, Королевы Горя, Той, что расколола землю надвое. На этом месте я заменил триста семьдесят третий сосуд, сорвал листок с Древа Памяти и вдохнул все знание, обещанное Великой Матерью. Во мне – память о тех, кто исчез, пожертвовал собой, был убит. Во мне – деревни, армии, поколения. Я помню убитых и умерших, победителей и побежденных. Я – память.
