10. Высевки войны
Что есть клинок, как не проводник смерти?
Что есть жизнь, как не предшествие смерти?
Из «О Великой Матери Вуртье, что взирает на нас с вершины Клыков Мира», около 556 г.
Мулагеш как-то не по себе, когда она идет обратно в штаб-квартиру ЮДК. Но на нее никто не обращает внимания. Она шагает по коридорам и поднимается к себе в комнату. Открывает дверь и шарит по карманам в поисках письма. И тут она краем глаза замечает, что дверь в ванную чуть-чуть приоткрывается.
Она не уверена, достаточно ли быстро двигается – но «карусель» уже у нее в руках и нацелена на дверь. Сигруд осторожно высовывает голову из ванной и поднимает бровь, глядя на пистолет.
– Ты… нервная какая-то. Успешно поговорила?
– Это зависит от того, как понимать успех, – отвечает Мулагеш, с облегчением выдыхая. – Твою мать, Сигруд, я могла тебя пристрелить! Чего бы тебе не стучаться? Или, для разнообразия, пойти куда-нибудь еще, а не ко мне в комнату?
– Ну уж нет. Моя дочка заставит меня делать что-то официальное: руки там пожимать или выслушивать рабочих…
– Я думала, ты хотел с ней сблизиться.
– Я и хочу. Она приводит меня к людям, с которыми мне нужно пообщаться, и бросает меня там. Они начинают говорить, а она берет и уходит. Это… невежливо с ее стороны. Но хватит о ней. Ты нашла что-нибудь от Чудри?
– Сообщение. Зашифрованное. – Она вынимает бумагу из кармана.
Сигруд подходит – причем совершенно бесшумно, хотя в нем две такие Мулагеш поместятся, – берет ее и идет к столу в углу комнаты.
– Я тут все приготовил, – говорит он, присаживаясь. – Много бумаги, ручек и чернил.
– Благодарю за заботу. Шара дала мне руководство по основным шифрам…
– Это не понадобится. – Сигруд вытаскивает ручку и разворачивает телеграмму Чудри. – Они меня столько всего выучить заставили, до сих пор шифры по ночам снятся. Это я не хвастаюсь, а жалуюсь, кстати.
Он смотрит на шифр и начинает подчеркивать карандашом все Х, И, М и цифры 3. Руки его двигаются с заученной грацией, словно он обычное письмо читает.
– А я не только это нашла. – Мулагеш с кряхтением снимает плащ, спина при этом неприятно потрескивает. – Те, на кого мы охотимся, прорыли сраный туннель прямо в тинадескитовые шахты.
Сигруд морщит лоб, бормоча какие-то цифры себе под нос.
– А? Что?
– Кто-то прорыл второй ход в шахты, короче. Ну такой, небольшой. Похожий на тот, что люди, бегущие из тюрьмы, роют. Бисвал и Надар уверены, что это вуртьястанские мятежники сделали, чтобы шахты взорвать. Но…
– Но ты считаешь, что это было Божество. Или что-то божественное.
– Точно. И, чтоб мне провалиться, я уверена, что тинадескит не только как проводник электричества может использоваться.
Сигруд поджимает губы и продолжает писать.
– Еще что-нибудь о Чудри нашла?
– Я вот больше не думаю, что она сошла с ума. Или что она как-то со всем этим связана. Она слишком много усилий вложила в то, чтобы передать мне – или кому-нибудь из министерства – эту записку. Ладно, все понятно станет, когда мы эту запись расшифруем. Ты как, продвигаешься вперед, да?
– Да, продвигаюсь. Это шифр, который использовали торговые атташе в Аханастане. Его вряд ли здесь знают. Собственно, потому она его и использовала.
– Мне это не нравится. Я бы предпочла, чтобы она была трюхнутой на всю голову… А это заставляет задуматься, да…
– В ванной стоит рисовый виски, – говорит Сигруд. – На случай, если тебе нужно выпить.
– М-м-м? Что? Ты спрятал выпивку у меня в комнате?
– Я тут везде выпивку заныкал. Не зря меня тайники учили делать, хе-хе.
Мулагеш обнаруживает кувшин виски – тот был хитро припрятан под раковиной, – садится и пьет. Сигруд продолжает работать над запиской. Иногда качает головой, словно что-то в письме его смущает, однако все равно продолжает трудиться. И тут он морщится и кладет ручку на стол.
– Все? – спрашивает Мулагеш.
– Я… я не знаю.
– Как это?
– Да так, что я не уверен, что перевел правильно. Возможно, опять шифр, но… Если это так, то он мне не знаком. Подойди и посмотри сама.
Мулагеш встает у него за плечом и читает:
«Слушайте, слушайте, святые дети.
Близятся сверкающие белые берега и верное стадо, что сейчас плачет.
Сироты, брошенные и забытые, высевки войн, подобные снегу на бесконечной равнине.
Слушайте, слушайте.
Я слишком много времени провела здесь. Через слишком многое прошла. Мой разум, мои мысли, какая-то часть меня не подчиняются мне, и я не могу говорить связно. Я чувствую, что теряю себя, и не знаю, что это значит.
Нет, я знаю. Я знаю, что это значит.
Я мало убивала. Одно подтвержденное убийство, ничтожное дело, его недостаточно, недостаточно, чтобы отправиться туда. Туда уходят лишь воины, видите ли, те, чьи руки пролили океаны, озера крови.
Я стараюсь, мне так жаль.
Тот металл был каким-то странным. Необычным, небывалым, что-то пошло не так. Когда я подошла к нему, когда часами сидела в лаборатории, изучая его, ко мне приходили видения. Жуткие воспоминания о прошлом.
Как дрожало дуло пистолета, когда я его поднимала, она остолбенела от удивления, сотрясший меня удар, когда арбалетный болт вонзился в мое тело, и потом звук выстрела, выстрела из оружия в моей руке.
Поэтому я наблюдала за шахтами. Я не знаю зачем. Что-то было не так, а за чем мне еще наблюдать, и я смотрела, и смотрела, и смотрела.
Увидела фонарь. Потом свет погас. Видела одинокую фигуру, как кто-то крался через холмы, к деревьям, к древнему алтарю. Потом исчезла она, фигура.
Исчезла.
Я нашла тайный туннель. Я ждала, чтобы поймать их, когда они оттуда выйдут. Я попыталась, по крайней мере. Сразилась с ними. Но они ударили меня по голове, сильный удар, повезло им, повезло.
Я едва не умерла.
Я думаю, что почти умерла.
Умерла ли я.
А как это узнать наверняка.
Я могла бы спуститься в туннель, но я не знала, кто это был и что они там делали, потому я провела ритуал, последний ритуал, я думала, он мог сработать. Я чувствовала, что в прошлый раз у меня почти получилось, почти, почти, почти, как ключ в замке проворачивается, когда все бороздки подходят.
Я почувствовала – оно этого хотело. Мне просто нужно было попробовать это в правильном месте.
