– А что за частичку себя вы отдаете, как вы считаете? – спрашивает Рада.
– Душевное спокойствие, наверное. Убийство отзывается в нас эхом. Которое никогда не умолкает. Возможно, те, кто убивает, и не знают, что что-то потеряли, но это все равно происходит.
– Да, это так, – тихо говорит Рада. – Все смерти отзываются эхом. А некоторые и вовсе высасывают из тебя всю жизнь.
Слыша это, Мулагеш вдруг понимает, что эта женщина некогда лежала под обломками обрушенного дома в окружении трупов родных и близких. Лежала в темноте вместе с ними долгие дни. Возможно, Рада Смолиск так и не вышла из тьмы к свету, она пытается высвободиться, но тьма прочно держит ее. Хирургия, гуманитарная помощь, вскрытия, даже таксидермия – все это попытки пощупать пальцами первоматерию жизни, изучить ее – и так отыскать разгадку и ключ от темницы, чтобы впустить в нее свет.
А может, Рада Смолиск чувствует себя комфортно только в обществе мертвых. Она не заикается и прекрасно знает предмет, а наяву, когда рядом Сигню и Бисвал, тут же превращается в дрожащее, нервное существо, выдернутое из привычной обстановки. Если смерть отзывается эхом, к этому, наверное, можно привыкнуть. И даже полюбить этот шум. Так, как Чудри окружила себя рисунками и набросками на темы проклятой истории этой проклятой страны.
И тут Турин припоминает…
Набросок углем в комнате Чудри – пейзаж с морским берегом, на берегу много коленопреклоненных людей, головы их опущены. А над ними возвышается башня…
Мулагеш резко выпрямляется в кресле. Она видела это. Точно видела. Она видела проклятый Город Клинков – так же, как и я.
Это все «Окно на Белые Берега». То самое чудо, о котором говорила Сигню. Значит, оно сработало. Чудри пробралась в цех со статуями и провела древний ритуал. Она видела тот же самый остров. А она, Мулагеш, видела этот Город Клинков прошлой ночью, потому что ритуал не завершен, он все еще действенен – и похож на открытую дверь, в которую может зайти кто угодно.
Так как же она погибла? После того что она сделала, как Сумитра Чудри могла принять ту же смерть, что и вуртьястанцы?
– П-простите, генерал, – наконец говорит Рада. – Я осмотрела все, что могла, но ничего не нашла.
– Ничего? – уныло переспрашивает Мулагеш.
– Ничего, никаких намеков на что-либо. Но тут особо и не с чем работать. Возможно, я недостаточно профессиональна.
Мулагеш встает, подходит к столу и осматривает то, что осталось от тела после того, как над ним хорошенько потрудилась Рада.
– Я это все ненавижу, Рада. Слов нет, как ненавижу.
– В-вы з-знали ее, генерал?
– Нет. Никогда ее не видела. Только слышала о ней. Но мне больно смотреть на эти останки… – Турин качает головой. – Мы же даже не можем установить, что это именно она. Мы и семье ее не можем сообщить, что она умерла. Мы только предполагаем это… И не можем их вызвать для опознания…
И тут она замолкает и задумывается.
– Г-генерал?
Молчание.
– Э-э-э… генерал?
– Она получила Серебряную звезду, – тихо говорит Мулагеш.
– Э-э… что?
– Серебряную звезду. За героизм и полученное ранение. Ей выстрелили… м-м-м… – она щелкает пальцами, припоминая, – в плечо. В левое плечо. Я читала ее досье.
– Значит…
Мулагеш наклоняется над телом и осторожно отводит в сторону свисающий лоскут кожи на плече.
– Кожа гладкая. Проклятье, она гладкая, никаких шрамов!
– Так значит?
– Значит, это не она! – Мулагеш не может разобраться, растеряна она или зла. – Это не она! Без понятия кто, но точно не Чудри!
– П-потому что ш-шрама нет?
– Ей выстрелили в плечо, входное отверстие было прямо над ключицей. Она едва не умерла, губернатор. Это тяжелое ранение, за другие Серебряную звезду не дают. И оно оставило бы след на коже.
Мулагеш поднимает глаза, лихорадочно думая:
– Кто-то со мной, мать его, в игры играет.
– П-простите?
– Кто-то, наверное… кто-то, наверное, услышал, что я расследую исчезновение Чудри. Явно кто-то прознал про это! И кто-то решил ввести меня – или нас – в заблуждение. Хотел, чтобы мы думали, что она мертва. Мои действия кому-то явно не понравились… Они обеспокоились настолько, что устроили целый спектакль: изуродовали чье-то тело и положили на утесах, чтобы сбить меня со следа!
– Г-генерал, в вас не п-паранойя г-говорит, случаем?
– Может быть. Но паранойя – она штука не вредная, а скорее полезная. – Надо же, ненавистную Сигню пришлось процитировать… – Проклятье. Который час?
– 19:00, г-генерал.
– Проклятье. Уже темно. Мне придется подождать до завтра, раньше я не смогу увидеть Надар.
Она сбрасывает с лица мокрую прядь.
– Ну что ж, губернатор. Признаться вам, это было очень познавательно.
– В-всегда рада помочь, – изумленно отвечает Рада.
– А что вы сделаете с… м-м-м… телом?
– К н-несчастью, мне п-привычно иметь дело с т-трупами, – отвечает Рада. – Н-никаких проблем, я д-договорюсь обо всем с крепостью.
Мулагеш благодарит Раду за помощь и собирается с духом, чтобы выйти на улицу – дубак-то какой. Однако, как ни странно, она не чувствует резкой перемены температуры. Видимо, в доме Рады столь жуткий, нечеловеческий холод, и она уже к нему привыкла. Взобравшись на мокрый от дождя утес, Мулагеш оборачивается: Рада стоит на пороге и смотрит ей вслед большими печальными глазами. Однако из трубы ее дома идет густой дым, завивающийся белыми кольцами в лунном свете.
Интересно, кому же все-таки выгодно было сфабриковать доказательства гибели Чудри. Ох. А ответ-то – очевиден. Самой Чудри.
* * *
Поздним вечером Турин наконец-то добирается до дома, выискивает в кармане ключ и открывает дверь. И тут же застывает на пороге – в камине пылает огонь. А потом она видит гору жирных костей и хлебных огрызков у себя на чайном столике. За столиком в одной рубашке и с болтающимися у пояса подтяжками заседает Сигруд йе Харквальдссон. Незваный гость нарезает огромный, толщиной с руку кусок белого сыра своим гигантским черным ножом. Из королевских одежд на нем только белая перчатка на левой руке – она прикрывает старый шрам.
Он вскидывает голову:
– А я все сижу тут, жду тебя!
Мулагеш смотрит на бардак в комнате и расстроенно вытягивает руки:
– Ка… какого хрена?
– Сигню сказала, что ты хочешь меня видеть.
– Как, демон тебя побери, ты сюда попал?
– Вскрыл замок? – Он поднимает глиняный кувшин, вынимает пробку и делает большой глоток. – Как еще-то?
