Но он не может не видеть. И поэтому он стоит один в темной пустой комнате, где пахнет сигаретами и на столе лежит молодая женщина.
Он идет к ней через всю комнату.
Он вспоминает, как впервые увидел ее. Он был молод, слишком молод, чтобы стать отцом, сам, в сущности, будучи еще ребенком. Да и жена его Хильд была такой же. Сигруд прокрался в темную спальню, чувствуя, что нарушает какие-то незримые границы, ведь эта комната была заповедана ему, и туда проходили лишь женщины, бесконечная вереница пожилых женщин и молоденьких служанок. И, конечно, мать Хильд, которая была с ней во время родов. Поэтому открыть дверь в комнату казалось сродни тому, чтобы заглянуть в некий святой храм, запретный для грязных мирян вроде него. Однако внутри он не застал ни богослужения, ни таинственных ритуалов – там были лишь Хильд, лежавшая на огромной кровати – усталая и потная, но улыбающаяся, – и ее мать. А на столе рядом с ними стояла корзинка. Хильд сказала: «Подойди», и голос у нее был хриплый и прерывающийся – так она измучилась. «Подойди и посмотри на нее». И Сигруд подошел. И хотя он неоднократно отправлялся в бой под предводительством отца и избороздил много опасных морей, он вдруг смутился и испугался, возможно, предчувствуя, пусть и бессознательно, что его мир сейчас изменится.
Именно это и случилось, когда он подошел и встал над корзиной, в которой лежала запеленатая маленькая розовая девочка, и лицо у нее было сердито сморщено, словно роды и появление на свет доставили ей массу неприятностей. И он помнит – пока идет через темную комнату в крепости – помнит, как он протянул к ней руку, и та вдруг показалась огромной, грубой и неуклюжей, и погладил одну мягкую розовую щечку костяшкой пальца, и назвал дочь по имени.
Сигруд стоит над лежащим на столе телом.
Она вся в грязи, и одежда ее в беспорядке – воротник распахнут, а этого она бы никогда в жизни не допустила. Листики папоротника прилипли к ее одежде, очков нет, несколько прядей волос упали на лицо. Несмотря на все это, она прекрасна, прямо как в его воспоминаниях: холодная, спокойная, собранная – существо, награжденное, а может, и проклятое нерушимой верой в себя. Даже сейчас, мертвая, она кажется уверенной в себе.
– Сигню, – шепчет он.
На груди у нее темное пятно крови. Выходное отверстие от пули – ей выстрелили в спину.
Его руки дрожат.
Он так долго сражался, чтобы оказаться рядом с ней, и вот наконец они были вместе, но как недолго, – а потом ее снова забрали у него…
Дверь вдруг распахивается, в комнату заходят трое солдат с винташами на изготовку.
– Руки вверх! – кричит один. – Руки вверх! Немедленно!
Сигруд смотрит на лицо своей дочери.
– Мы нашли твою демонову веревочную лестницу, – говорит другой солдат. – И мы правильно решили, что ты первым делом наведаешься сюда.
Он гладит ее по щеке костяшкой пальца – и опять руки его выглядят слишком большими и грубыми…
Солдаты подходят ближе:
– Руки вверх! Ты что, глухой?
Что-то капает на стол рядом с его дочерью. Сигруд смотрит – это кровь.
У него носом идет кровь. Он прикладывает к ноздрям левую ладонь, и несколько капель падают на руку, белая перчатка окрашивается темным, а шрам под ней пульсирует болью.
Он шепчет:
– Мы с ней часто играли в прятки в лесу…
– Что? – переспрашивает один из солдат. – Что ты там, демон тебя побери, бормочешь?
На раскрытую ладонь падают капли крови. Сигруд сжимает ладонь в кулак, разворачивается и делает шаг вперед.
* * *
Мулагеш все еще маринуется в камере, когда до слуха ее долетает звук выстрела. Его приглушают толстые стены крепости, но ей ли не знать, что это за звук.
– Какого демона? – Она подходит к решетке и смотрит на стражницу. – Эй! Что там, проклятие, творится?
Стражница явно ничего не понимает. И вытаскивает из кобуры пистолет. Ее плохо учили обращаться с оружием, потому что она сразу кладет палец на спусковой крючок, отходит на шаг и смотрит через стеклянное окошко на двери в коридор.
– Какого хрена? Что тут творится? – снова спрашивает Мулагеш.
– Молчать! – отвечает ей стражница.
Повисает тишина. Потом где-то совсем неподалеку кто-то кричит – да что кричит, душераздирающе орет, долго и громко.
Потом вопль обрывается – слишком быстро. Снова воцаряется тишина.
– Проклятье, – говорит Мулагеш.
– Молчать! – орет стражница.
Из-за двери в коридор доносится страшный грохот. Кто-то пронзительно кричит, причем это не боевой клич, а вопль ужаса.
Тут в дверном окошке появляется лицо – молоденький сайпурский солдат с широко раскрытыми от страха глазами. Он колотит в стекло:
– Откройте дверь! Откройте дверь! Пустите меня, вы должны пустить меня!
– Что? – спрашивает часовой. – Пишал, что, демон вас забери, у вас там происходит?
Солдатик в окошке оборачивается на что-то:
– Во имя всех, мать их, морей, Анант, пусти меня!
Стражница смотрит на Мулагеш:
– Это, наверное, твоих рук дело? Сраные станцы прибежали на помощь?
– Я что, выгляжу как человек, который знает, что происходит? – отвечает Мулагеш.
Стражница колеблется несколько мгновений, потом поднимает пистолет и осторожно открывает дверь. Сайпурский солдатик влетает в нее, дрожа от ужаса.
– Слава морям! – восклицает он. – Слава всем морям! А теперь закрой…
Закончить фразу у него не получается – что-то ярко-красное – рука, что ли? – протягивается за ним в щель и выдирает его обратно за дверь с ужасающей быстротой, словно его за веревку привязали к машине, которая резко умчалась по своим делам. Солдатик орет от ужаса, жалобно цепляясь за косяк, но его – раз! – и втаскивают внутрь. Дверь захлопывается вслед за ним.
– Сукин сын! – вскрикивает стражница.
Она рывком открывает дверь, держа пистолет наготове, и прыгает в проем. Створка снова захлопывается с лязгом, который эхом отдается в коридоре.
Опять тишина.
Мулагеш ждет.
И ждет.
Тут из-за двери доносится вопль. Мелкие капли крови веером орошают стеклянное окошко, кто-то бьется в створку, пытаясь снова ее открыть. Наконец она распахивается, и внутрь, пошатываясь, входит стражница.
Левая рука ее перекручена под странным углом и вся в крови, словно ее прожевал какой-то жуткий механизм. Она явно находится в шоке, но ей хватает ума быстро прихлопнуть дверь здоровым плечом и запереть. Однако на последнее ей недостает сил, и старый железный засов остается полузадвинутым. Потом она разворачивается и идет, хромая, к камере Мулагеш.
– Что, демон побери, тут творится, рядовая? – в ужасе спрашивает Мулагеш.
