И тут все заливает ярким светом – луч фонарика упирается прямо в них.
– Стой! – выкрикивает кто-то. – Ни с места!
Они не произносят ни слова. Сигню тащит Мулагеш наверх, медленно, очень медленно, но верно.
– Я сказал ни с места! – кричит кто-то.
Голос обеспокоенный, этот кто-то явно взвинчен. А на спине у Сигню – винташ, и он сейчас на виду. Плохо это…
Мулагеш упирается ногами в склон утеса и проталкивает себя вверх и вперед. Она перебирается через край и откатывается в темноту. Сигню пытается следовать за ней, но она еще не отдышалась и потому двигается слишком медленно.
Звучит выстрел. Сигню вскрикивает. Мулагеш поднимается на одно колено и выхватывает «карусель».
Даже в этот миг, миг, когда в нее стреляют, а ее спутница получила ранение, Мулагеш отчетливо понимает: это ее солдаты, коллеги, братья и сестры – и как офицер она несет за них ответственность. Поэтому она трижды стреляет по деревьям, целя высоко, но не слишком – чтобы преследователи поняли, что надо быстро прятаться.
Это срабатывает: лучи света судорожно полосуют деревья – солдаты убегают. Мулагеш обнимает Сигню и ставит ее на ноги – сначала надо спрятаться, а уж потом выяснять, куда ее ранили.
Они хромают сквозь рощу, Мулагеш то и дело спотыкается, шатается и пытается не упасть. Звучат еще выстрелы, но пальба далеко.
– Куда попали? – спрашивает Турин.
– В икру, – отвечает Сигню. – Мне… не очень больно.
Судя по тому, что она говорит это сквозь зубы, ей очень больно.
Мулагеш поворачивает и прячется за дерево. Потом выглядывает из-за него, чтобы оценить обстановку. Трое солдат осторожно пробираются через папоротники прямо в ее сторону. Она тщательно прицеливается в дерево над ними и стреляет. Кора сыплется им прямо на головы, и троица снова падает на землю.
– Это явно не лучшие наши солдаты, – замечает Мулагеш, таща Сигню к дому Рады, – иначе ты была бы не раненой, а мертвой.
– Положи меня на землю, – шепчет Сигню.
– Что?
– Положи меня на землю и оставь здесь, – велит она, – я тебе сейчас лишь помеха!
– Я тебя не оставлю, демон подери!
– Ты не дойдешь до дома Рады вовремя, – говорит Сигню. – Они нагонят нас и либо подстрелят, либо арестуют! В том и в другом случае нам конец. Если нас арестуют и адепты прорвутся в нашу реальность, мы покойники, Турин. Ты сама это знаешь!
Мулагеш останавливается. Потом осматривается и обнаруживает приличные заросли папоротника-орляка под одной сосной.
– Как ты считаешь: справишься с раной, если я тебе оставлю аптечку?
– Я справлюсь с раненой ногой, – говорит Сигню, морщась от боли. – Оставь мне винташ, я могу отвлечь их стрельбой и тем выиграть для тебя больше времени.
– Не хочу, чтобы ты убила сайпурского солдата из-за меня! Стреляй, только если другого выбора не останется.
Она опускает Сигню на землю. На той лица нет от боли. Увидев рану, Мулагеш понимает: прострелено навылет, если кость и повреждена, то незначительно. Она вынимает аптечку.
– Я бы перевязала тебя сама, но…
– Я знаю, – отвечает Сигню, забирая аптечку. – А теперь иди! Уходи и постарайся остановить ее.
Мулагеш поворачивается и со всех ног бежит к дому Рады.
* * *
Мулагеш мчится вверх по склону к другой стороне – той, где вход в жилые комнаты Рады. Потом падает в папоротники и, раздвинув их листья, наблюдает за домом. Солдаты перекликаются, прочесывая рощу. Но они далеко от нее и навряд ли смогут ее увидеть.
Турин начинает подкрадываться к дому. Вокруг темно, но не настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности. Наконец она добирается до дома. Из эркерного окна на деревья падает золотой свет. Дверь Мулагеш тоже видит, но, если она к ней пойдет, ее тут же заметят. Она садится на корточки, перезаряжает «карусель», смотрит на лес, но там вроде бы никого. И мчится к двери.
У нее получается добежать незамеченной – ни окриков, ни выстрелов. Но она слышит звуки из нижнего этажа дома: тихий звон металла о металл.
Теперь она прекрасно знает, что это за звук.
Мулагеш опускает руку и пробует ручку двери. Заперто. Она ощупывает косяк – так и есть, петли находятся с той стороны. Потом она делает шаг назад, встает напротив и бьет ногой рядом с ручкой.
Створка со треском приоткрывается. Один из солдат кричит:
– Это что такое было?
Но Мулагеш уже внутри с «каруселью» на изготовку.
В доме включен свет, но не слышно, чтобы кто-то ходил. Она закрывает дверь и задвигает ее шкафом – впрочем, толку от этого мало, шкафчик солдат не остановит. Она тихо крадется через весь дом, осматривая комнату за комнатой.
Рады Смолиск, похоже, нет: никого ни на кухне, ни в гостиной, ни в комнатах врачебной половины дома. Мулагеш подходит к камину и трогает угли – те совсем остыли, и камни тоже холодные. Однако же она видела поднимающийся из трубы дым и слышала внизу этот звук…
Мулагеш присматривается к камину. Времени мало, но Рада явно где-то прячется. Стены рядом с камином гладкие. Никаких щелей или панелей. Но вот Турин идет по ковру – и резко останавливается. Задумывается и смотрит себе под ноги. Один из углов ковра завернулся, словно кто-то пытался подвинуть его из крайне неудобного положения.
Она берется за ковер и оттаскивает его в сторону.
Под ним обнаруживается крышка люка с металлической ручкой. Мулагеш возвращает «карусель» в кобуру. Поднимает крышку. Под ней – спиральная, ведущая вниз лестница.
В дверь, через которую она вошла в дом, уже молотят. Шкафчик, забаррикадировавший дверь, скрипит и трещит. Мулагеш оглядывается кругом, берет кочергу из камина и идет к лестнице. Спустившись немного, она захлопывает крышку и просовывает кочергу через ручку, запирая вход. Утерев со лба пот, она снова вынимает оружие и начинает спускаться по лестнице.
Здесь должно быть темно, но нет: хотя ламп нет, спиральная лестница освещена слабым золотистым сиянием, пробивающимся сквозь щели в ступенях. А еще, спускаясь, Мулагеш слышит все то же звонкое тинь-тинь-тинь – звук, с каким металл ударяется о металл.
Или молот о наковальню.
И уже через несколько ступенек она начинает слышать в своей голове голоса – они шепчут и бормочут, шепчут и бормочут…
– …Мы преследовали их по мелкой речке, пели их стрелы, но мы выпрыгнули на берег с клинками наготове, и сердца наши довольно сверкали, и мы ударили по ним, и падали они, подобные куклам из лоскутов, и возрадовались мы, увидев, как с воплями они отступают…
– …сражался со мной день и ночь, четыре дня, мой учитель и я, мы бились на вершине холма, ибо она сказала, что покажет мне изначального зверя, что таится в сердце мира, и зверь этот – питомец Матери, и когда я отрубил ее руку от ее тела и вонзил меч свой ей в горло, она умерла, улыбаясь, ибо она научила меня всему, что знала…
