Некоторое время Алонсо смотрел на него, а потом расхохотался – весело, искренне. И Санчо подхватил этот смех, и так они смеялись, оба страшно довольные друг другом, когда Алонсо вдруг осекся и нахмурился:
– Кто это там? Альдонса, ты?
В глубине комнаты плыла высоченная белая фигура, плыла, то открывая, то снова закрывая собой звездное небо за окнами.
– Альдонса? – неуверенно переспросил Алонсо.
Он прекрасно видел, что это не Альдонса. Это кто-то высокий, ростом с него, Алонсо; светлый плащ падает до пола, лицо закрыто складками капюшона, голова опущена, походка странная, неровная, как будто человек пьян или ранен и вот-вот упадет…
Санчо оглянулся и посмотрел туда, куда напряженно глядел его хозяин.
– Что? – переспросил удивленно.
– Да кто там ходит? – Алонсо встал. Санчо ухватил его за рукав:
– Кто ходит? Где ходит-то?
– Ты ослеп? Да вон же!
Санчо смотрел на него теперь испуганно:
– Сеньор Алонсо… Нет там никого. Что вы…
– Как нет?! Я своими глазами…
В глубине комнаты действительно никого не было. Пусто. Секунду назад был – и вот пропал…
Алонсо стряхнул руку оруженосца и шагнул навстречу ночи за окнами. На него пахнуло пряными запахами запущенного парка; он прислушался – за окном бушевали цикады, но звон их разбивался о стены дома, как разбиваются волны о борт надежного корабля, а здесь, в доме, стояла обомлевшая сонная тишина…
Тогда ему стало страшно.
Ведь он ясно видел бредущую в темноте высокую фигуру. Он ясно видел…
Рубашка прилипла к спине. Взгляд – невольный, суеверный – на шторку, прикрывавшую мутноглазый портрет безумного Дон-Кихота, сеньора Кристобаля Кихано…
– Санчо… – сказал он и поразился, как жалобно звучит его голос. – Ты здесь ничего не видел?
Оруженосец был уже рядом. Коснулся его руки:
– Сеньор Алонсо… Тут у вас дом такой, то лестница скрипнет, то сквозняк пройдется… Может, и привидится всякое. Чего вы всполошились?
– Привиделось, – сказал Алонсо, сам стыдясь своего детского страха. – Привиделось, Санчо… Бывает.
* * *
Алонсо брел, подняв свечку, и мечтал только об одном – поскорее добраться до спальни, когда в темноте ему померещилось не дуновение даже – так, колебание воздуха, пламя свечки дрогнуло и чуть не погасло.
Сквозняк… бывает.
Бывает… Но потом ему померещился осторожный скрип половицы. Не случайный скрип пола, который давно хорошо бы починить, а именно негромкий, приглушенный звук, который издает половица, когда по ней идут на цыпочках.
Он малодушно оглянулся – ему показалось, что в конце коридора метнулась тень.
Некому тут метаться. Фелиса спит, и Санчо ушел к себе в комнату…
Показалось. Бывает.
* * *
Фелиса хрюкала от смеха. Затыкала себе рот подолом рубашки – и все равно смеялась, синея; в какой-то момент Санчо испугался, что она задохнется или проглотит язык.
– Какое у него было лицо! Нет, ты видел, Санчо? Вот умора… Ты смотрел на его лицо? Я бы что угодно отдала, чтобы еще раз его увидеть…
– Увидишь, – сказал Санчо нехотя. – Только… одно и то же повторять не надо. Теперь, к примеру, перевести часы… Или звук какой-нибудь, шелест…
– А ходить за ним уже не надо?
– Надо. Ходить будем по очереди – ты, я…
Фелиса минуту сдерживалась, а потом снова покатилась со смеху. У ног ее лежали самодельные ходули и старая льняная простыня.
– Нет, ну как вспомню его лицо… Не могу!
– А ты его не любишь, – сказал вдруг Санчо, сказал, сам не зная зачем. – Ты ему врала.
Фелиса сразу же перестала смеяться. Уставилась на Санчо, покрутила пальцем у виска:
– Ты чего это? Ясно, я его люблю. Чего это я его не люблю?
– Ты его не жалеешь, – сказал Санчо медленно.
– Здрасьте, – сказала Фелиса. – Чего его жалеть? Мы же балуемся, играем… Кстати, ты мне не сказал, зачем тебе все это надо?
– Зачем? – Санчо прищурился. – Уж такой веселый я человек, пошутить люблю. Понурая свинья, говорят, глубоко копает, зато веселой свинье желуди сами в рот валятся…
Фелиса прищурилась тоже:
– Так, может, ничего и страшного, если я сеньору Алонсо признаюсь?
Санчо усмехнулся:
– Да? А если я скажу сеньоре Альдонсе про «пробку от вина»?
Фелиса презрительно надула губы:
– А что такого?
– А ничего такого, ничего особенного… Сеньору Алонсо я и сам признаюсь. Только потом. А то вся соль от шутки пропадет… Вот у меня старший сынаша пошутить тоже любит, дядьке своему однажды в сортир пачку дрожжей кинул…
Говоря, Санчо как бы ненароком протянул руку и нащупал мягкий Фелисин бок; девчонка отстранилась:
– Хваталки-то прибери…
Санчо обиделся:
– Уж и пощупать нельзя?
Фелиса насупилась. Отвернулась.
– Слушай, недотрога… А наследника сеньору Алонсо скоро родишь или нет? Бросили семена в плодородную почву – или покуда не собрались?
– Тебе какое дело? – спросила Фелиса недружелюбно.
Санчо пожал плечами:
– Слушай… ты что, серьезно хочешь, чтобы твой сын был Дон-Кихотом? Чтобы тащился, как чучело гороховое, на Росинанте, получал тычки и пинки, валялся в дерьме и блевотине… ради какой-то там сомнительной славы? Славы дурачка-сумасшедшего?
Фелиса усмехнулась:
– Ну, кому как… Кому-то все равно, была бы слава, а какая – не важно… Вон, сеньор Мигель Кихано за славой в поход ходил. Глупостей натворил сверх меры, зато потом его узнавали всюду, куда бы ни заявился. Автографы давал… Песни про него сочиняли… Песни-то плохонькие, до наших дней ни одна не дожила. Умер счастливым человеком – знаменитостью…
– Откуда ты все это знаешь?
– Это все знают, – засмеялась Фелиса, – это история рода Кихано…
– А ты, стало быть, на славу польстилась? Прилетела, как муха на мед?
– Дурень ты, – сообщила Фелиса. – Слава, рыцарь, донкихот… Кто тебе сказал, что мой сын попрется… в это их шутовское странствие?
– То есть? – Санчо нахмурился. – Он же будет наследник Дон-Кихота. Должен…
– Должен был мельник моей матушке, – зло сказала Фелиса. – Мой сын… если только у меня будет сын… будет наследником Кихано. А вовсе не донкихотом. Будет идальго… даже если бастард, а все одно единственный наследник. Я у нотариуса спрашивала…
– У нотариуса? – опешил Санчо.
