Карраско замолчал. Возможно, понял, что, протрезвев, пожалеет о сказанном.
– Сеньор Авельянеда! – объявила Фелиса.
– Добрый вечер, любезные сеньоры, – радостно забормотал сосед еще заранее, в коридоре. – Ой… Кто это у вас? Неужели прибыл тот самый Санчо Панса? Здравствуйте, здравствуйте, любезный Санчо!
Как трогательно он разыгрывает удивление. Слыхом, мол, не слыхивали о появлении Санчо, а зашли просто так, по-соседски…
– Алонсо, мой друг, я зашел по-соседски… За стол? Нет, нет, неловко…
– Санчо, это наш сосед, сеньор Фернандо Авельянеда, благородный идальго… Сеньор Авельянеда, сделайте милость, присаживайтесь. Фелиса, еще один прибор…
– Прошу, прошу вас, без титулов!.. Я зашел на одну минутку. Скоро двадцать восьмое июля, я понимаю, что у вас и без меня дел невпроворот… Я вот принес то, что мы с женой у вас брали читать: «Срок для Амадиса», «Ловушка для Амадиса», «Амадис в беспределе»… Потрясающие книги! Потрясающие! Невозможно оторваться, какое напряжение, какой размах действия, какой герой… А вот «Амадис против Фрестона» мы еще не читали, можно взять? А для жены – «Рыцарь моей страсти». Она очень просила… Я на минутку, я сейчас уйду!
И, приговаривая таким образом, Авельянеда оказался там же, где перед тем Карраско, – за столом.
– Мне неловко, право же… И меня ждет жена…
– «Амадисом против Фрестона» у меня сынишка зачитывался, – подал голос Санчо. – Все семейство на Амадисе помешалось: «Капкан для Амадиса», «Меч Амадиса», «Амадис на зоне»… Однако, милостивый сеньор, я по простоте своей думал, что это для простых людей книжки. Что благородные господа ими брезгуют… – Санчо смотрел на Авельянеду столь же спокойно и бесхитростно, как перед тем смотрел на него, Алонсо, интересуясь добрыми деяниями Дон-Кихотов.
Авельянеда рассмеялся:
– Любезный Санчо, вы касаетесь давнего спора… Я говорю и утверждаю, что рыцарские романы, если их понимать правильно, не могут принести вреда, а наоборот, приносят пользу. Рыцарские романы, друг мой, вечны. Им подвластны как простолюдины, так и идальго, так и сам король… Верите ли – однажды, вернувшись домой, я застал все свое семейство в слезах – они плакали, потому что Амадис умер! И как же благородны и искренни были эти слезы… Рыцарские романы развлекают и взывают к добрым чувствам. Они не обманывают людей, уставших от повседневных забот и работы: добро в них непременно побеждает зло. В них описывается, как должна быть устроена жизнь, а не как она устроена на самом деле – в этом их неоспоримое достоинство!.. Разумеется, если не верить в них безоговорочно, как в конце концов поверил, – Авельянеда со вздохом взглянул на гобелен, – наш Рыцарь Печального Образа…
– А собственно, коли Рыцарь Печального Образа взялся подражать Амадису, – беспечно заметил Санчо, – почему до сих пор мне не попадались книжицы «Дон-Кихот против великанов», «Возвращение Дон-Кихота», «Клетка для Дон-Кихота», «Страсть Дульсинеи» и так далее?
Авельянеда запнулся. Крякнул:
– Любезный Санчо… Это были бы слишком печальные книжки. Жизнь слишком грустна сама по себе, чтобы читать романы с плохим концом… Читая книжки про Амадиса, мы радуемся его подвигам, а стало быть, получаем заряд положительных эмоций. – Сосед назидательно поднял палец. – Кроме того… ведь, если говорить откровенно, сам «Дон-Кихот» написан из рук вон плохо. Такое впечатление, что автор его ни разу не перечитывал… Оруженосец Санчо появляется в пятой главе, а пословицами начинает сыпать в девятой! А как меняются персонажи по ходу романа? В начале и в конце – это же абсолютно разные люди! Это авторский, извините меня, непрофессионализм, неумение раскрыть характер героя… И эти скучные вставные новеллы! Нет, романы про Амадиса пишут профессионалы, они думают о читателе, и читатель платит им доверием и любовью…
– Книжки про Амадиса забываются на второй день, – сухо возразил Алонсо. – А Дон-Кихота помнит всякий, кто хоть раз слышал о нем.
Авельянеда прищурился:
– А зачем тогда, сеньор Алонсо, вы собираете вашу замечательную библиотеку? Только ли это дань традиции, основанной вашим известным предком? Или все-таки сами нет-нет, да и почитываете? А? Не смущайтесь, сеньора Альдонса, все мы грешим слабостью к рыцарским романам, и только сноб стыдится признаться в этом… Кстати, насчет Дон-Кихота, как он «живет в памяти народной». Знаете, что мне сказали мои племянники, десяти и одиннадцати лет, когда я однажды спросил их, кто такой Рыцарь Печального Образа? Они сказали – «такой сумасшедший смешной старик, который носил на голове бритвенный тазик»!
В наступившем молчании Альдонса вдруг рассмеялась:
– Браво, сеньор Авельянеда. Устами, как говорится, младенца… Только скажите мне, куда девать те письма, что пачками приходят к нам в дом накануне двадцать восьмого июля? Люди всей Испании восхищаются семейством Кихано и просят нового Дон-Кихота освятить своим пребыванием их кров…
– Но ведь приходят и другие письма, – улыбнулся Авельянеда.
– Откуда вы знаете? – искренне удивилась Альдонса.
Авельянеда закашлялся:
– Это естественно… Где слава – там и хула… Особенно когда слава сомнительного свойства. Поколения моих предков, носивших фамилию Авельянеда, жертвовали на приюты, на больницы, на дома призрения… Подавали бедным… Вообразите, скольким людям помогло мое семейство за века своей истории! Скольким людям оно реально, по-настоящему помогло! Бескорыстно – не ради славы, не ради писем от восторженных поклонников…
Авельянеда встал. Демонстративно вытер губы.
– Благодарю за прием… Значит, «Амадиса против Фрестона» можно у вас попросить?
– Фелиса, найди для сеньора Авельянеды «Амадиса против Фрестона», – с милой улыбкой распорядилась Альдонса.
Авельянеда вышел, раскланиваясь и сопя.
* * *
Цикады за окном.
Гладкий деревянный стол, с которого Фелиса уже собрала посуду; влажная столешница, запах мокрого дерева, и годовые кольца лежат причудливым узором, и можно проследить каждый год, прожитый деревом перед тем, как его превратили в стол…
Пусто. Гости разошлись, и Санчо тоже ушел к себе в комнату.
Цикады.
– …Как их всех раздражает Дон-Кихот… когда он не хочет по своей воле занимать место шута. Как раздражает… Альдонса, ты меня слышишь?
– Слышу, – после долгой паузы.
Алонсо потянул за потайной шнур, и гобелен с изображением печального старика уступил место портрету смеющегося Дон-Кихота.
– Ты знаешь, Альдонса, что я хотел сказать… Почему вот он, Рыцарь Печального Образа, почему он превзошел славой всех своих потомков? Которые согласно традиции тоже пускались в путь?
– Потому что он был первый.
– И это тоже… Но все-таки, Альдонса… вот посмотри на него. И посмотри на них, – Алонсо обвел рукой комнату, указывая на портреты предков. – Тщеславный Мигель Кихано, подражатель Алонсо Кихано-второй… Селестин, Кристобаль, Алонсо-третий… Диего… А Рыцарь Печального Образа был одновременно фанатиком, средоточием благородства, дураком, мудрецом, сумасшедшим, философом, честолюбцем… Альдонса, как я ему завидую.
