Максим напряженно следил из окна своей комнаты, как эта девка, тощая, нескладная, неуклюже вылезла из отцовского «Кадиллака», как забрала из багажника ворох пакетов, как пошагала к дому вместе с водителем, который взял часть ее авосек.
«Галантный, блин, — недобро хмыкнул про себя Максим. — А эта — жесть просто!.. И такое чучело будет жить с нами?!»
Внизу раздался мелодичный перезвон, затем к входной двери устремились суетливые шаги Веры, нервные, цокающие — матери, неспешные — отца, шелестящие — Артема.
Уж этот-то подхалим всенепременно выйдет встречать сестренку, раз папа попросил.
«Да пошли они все в пень!» — выругался под нос Максим и завалился на спину поперек широкой кровати.
Воткнул наушники, заложил руки за голову и прикрыл глаза, погружаясь в пучину беспросветного одиночества, так проникновенно воспетого System of a Down.
[1]
Кажется, он даже задремал, потому что вздрогнул, когда кто-то тронул его за колено.
— Блин, опять ты, — недовольно нахмурился Максим, приподнявшись на локте и вынув динамик из одного уха. — Чего тебе? Ты как возвратный тиф…
— Ну… отец сказал, чтобы ты с ней хотя бы поздоровался, — пролепетал Артем робко.
— Я сейчас с тобой поздороваюсь, если не свалишь отсюда! — Максим резко сел.
Артем посыл понял и тотчас скрылся. Но настроение, и без того отвратительное, все же сумел испортить еще больше, хотя, казалось бы, куда уж хуже…
Однако какая наглость! Отец совсем оборзел! Здороваться с этой! Может, еще приветственный танец с флажками сплясать? Или облобызать душевно, этак по-брежневски? Брр…
В коридоре за дверью послышалась возня: шаги, голоса, шебуршание пакетов. Максим скривился так, будто этот негромкий, в общем-то, шум, разрывал ему голову.
— Направо наша спальня и комната Артема. — Голос матери звучал громко и неестественно, словно у чересчур старательной ученицы в самодеятельной сценке школьного драмкружка. — Налево — комната Максима, это старший сын, ты позже с ним познакомишься. Ну и вот эта дверь — теперь твоя комната. Аня, наша горничная, все уже подготовила. Так что располагайся, обустраивайся, ну и отдыхай…
— Спасибо, — еле слышно ответила, надо полагать, Алена.
Затем дверь в комнату напротив почти беззвучно открылась и закрылась. Вскоре стихли шаги и голоса, наступила тишина, желанная, но отчего-то не приносящая никакого покоя.
«Ну отлично, — злился он. — Эта доярка еще и жить будет в шаге от него. Что ж, тем хуже для нее».
Он еще не придумал, как именно, но твердо знал, что превратит ее жизнь в ад. Покажет ей, что нечего лезть со свиным рылом в калашный ряд, какой бы ушлой она ни была.
«А может, — ухмыльнулся он, — и впрямь сходить с ней поздороваться?»
Ну а что? Просили ведь — так получайте.
В комнату напротив Максим вошел без стука. Впрочем, за ним вообще не водилось привычки стучаться.
Девчонка вскинула голову и уставилась на него своими плошками. Как же он ненавидел голубые глаза!
Вот взять отца, посмотришь — ну просто безгрешная душа. А сам ведь увяз в пороках по самую макушку. И эта жалкая история с брошенной колхозницей и внебрачной дочерью, так некстати раздутая журналистами, — самая, пожалуй, невинная в его послужном списке. И это еще Максим далеко не все знал об отцовских делах и делишках.
Так что, когда подобный образец всегда перед тобой, волей-неволей вспоминается теория адвоката Блэра о младенчески-голубых глазах.
[2]
И вот еще одно голубоглазое, затрапезное, косматое чучело, решившее устроиться получше, урвать свой кусок от их семейного пирога.
Сейчас она перекладывала свое скудное шмотье из пакетов и раскладывала в стопочки на кровати. Увидев Максима на пороге, она замерла с очередной тряпкой в руке.
Он говорить не спешил, сложил руки на груди и, привалившись плечом к стене, молча разглядывал девчонку. Ну реально — чучело! Темные патлы торчали во все стороны, длинная челка лезла в глаза. Сама в каком-то несусветном балахоне. Точнее, в заношенном растянутом свитере и мешковатых трениках. В общем, красотища! Утонченный стиль! Сама изысканность!
Максим невольно хмыкнул. Но девчонка откинула темную прядь и вдруг разулыбалась. Весело так, до ушей.
— Ой, прости! Ты, наверное, Максим, да? А я Алена.
Отложив свою вещицу, она обогнула широкую кровать и сделала несколько шагов к нему.
Зубы у нее были ровные, белые, не хуже, чем у него (а он гордился своей улыбкой), но это почему-то Максима еще больше разозлило.
— Да в курсе я, кто ты такая. Все теперь в курсе, — он оттолкнулся от стены и шагнул к ней навстречу, — твоими стараниями.
2
— Везучая ты, — вздыхали девчонки. — Батя — губернатор! Это ж с ума сойти, как круто! И не отказался, забирает к себе. Подумать только!
Алена пожимала плечами: не знала, что говорить. Ей до сих пор не верилось, что отец вдруг нашел ее и захотел взять к себе. Вообще-то губернатор он или, допустим, слесарь — ей было все равно. Главное — семья, дом нормальный. Но больше всего пьянила мысль, что отец, оказывается, не бросил ее, как утверждала мать, а просто не знал, что у него есть дочь.
Алена раз пятьдесят посмотрела в ютубе то интервью, где отец, такой красивый, значительный, импозантный, говорит, как счастлив, а у самого слезы наворачиваются.
Она и сама в первый момент разревелась, глупая. Да и потом нет-нет да всхлипнет. Проняло так, что сердце сжималось. Ведь он радовался ей, еще не видел, но уже радовался, что она у него есть! А Алена думала, что отец знать ее не желает.
На мать за эту ложь Алена не обижалась. Мать несчастная была, ее только жалеть оставалось. Хотя жалеть стоило себя: жизнь с матерью была сущей пыткой, особенно после того, как умерли дедушка с бабушкой.
Пила мать по-страшному и, если в доме заводилась какая-то копейка, моментально спускала все на самогон. Это позже Алена научилась колоть дрова, копать огород, топить печь, стряпать, солить огурцы и квасить капусту, за шкирку выставлять вон материных собутыльников — ну еще бы, помаши-ка топором. Кроме того, сообразила договориться с соцзащитой и получать самой причитающиеся им жалкие гроши. Так что худо-бедно она тянула и себя, и мать.
А вот в детстве… В детстве был кромешный ад.
Иногда мать бросала ее, совсем еще кроху, одну на несколько дней, уходила гулять. Но еще хуже, когда «гуляли» в их доме.
