Алена и молчала. Очень не хотелось папу позорить. На вопросы и реплики кивала, от силы отвечала «да» или «нет», если уж совсем не отвертеться. Ну и улыбалась вовсю, как посоветовала Нина.
Стол изобиловал яствами, но Алена поначалу не могла себя заставить и кусочек проглотить. Во-первых, переволновалась. Столько внимания! А во-вторых…
Да, журналисты ее уже одолевали раньше, но тогда все иначе было. Над ней не висел страх опозорить отца. А тут эти вилки… Как в них разобраться? Потом сообразила: наблюдала за Жанной Валерьевной — та сидела справа — и копировала. И вроде худо-бедно справлялась. Хотя, конечно, утомил ее этот вечер неимоверно. Напрягало все: вопросы, вроде и доброжелательные, а с каверзным подтекстом, улыбки фальшивые, взгляды любопытные, острые и ждущие, как будто все так и выискивали в ней изъян или надеялись на какой-нибудь прокол. На ум неотвязно приходил фильм «Собачье сердце», в частности, эпизод, в котором профессор Преображенский представлял на суд общественности Шарикова. Вот этим Шариковым она себя и ощущала.
Какой-то парень в очках, молодой еще, но с глубокими залысинами, поинтересовался:
— Алена, а расскажите о своей маме. Эта история всех так тронула. Уверен, каждому будет интересно узнать о ней побольше. Кто она, чем занималась?..
Вопрос был не по сценарию, но Руслан Глушко предусмотрел подобное и подготовил варианты ответов. Алена и повторила:
— Мама была просто хорошим человеком. Не прошло и года, как она умерла, поэтому, простите, говорить на эту тему мне еще очень больно.
Однако журналиста это не устроило. Несмотря на приветливый тон, взгляд его был цепким и холодным.
— Я все понимаю и выражаю сочувствие, но… Разве не лучше будет в память о ней как-то раскрыть ее образ?
Ведь он прекрасно знал и про то, что мать спилась (кто ж не знал?), и про то, что на человека уже еле походила, а все равно лез… Алена растерялась, не зная, что ответить. Заметила, как рядом напряглась Жанна Валерьевна, как помрачнел отец, недобро глянув на назойливого парня.
— Ну же? — не отставал он, скаля в улыбке мелкие зубы. — Что…
Но в этот самый миг двери резко распахнулись, явив гостям Максима — расхристанного, с лихорадочно горящими глазами и кривой улыбкой на губах. Русые вихры торчком. Белая школьная рубашка вылезла из брюк, ворот распахнут почти до неприличия.
— А вот и я! — провозгласил он.
Скопище людей, в том числе с камерами, его ничуть не смутило. Он смело продефилировал прямиком к столу, потребовал потесниться и сел напротив нее. Специально, конечно. Прожег взглядом, почему-то абсолютно черным и каким-то настолько бесшабашным, что это аж пугало.
— Ну, лисичка-сестричка, велкам ту хоум! — Максим взял рядом стоящий бокал с вином и по-гусарски выпил до дна.
— Очень интересно, — хихикнул все тот же репортер. — Скажите, Максим, а вот вам как вся эта давняя история?.. Ваша мама ведь…
Алена внутри вся сжалась, Максим же явно нехотя отвел от нее взгляд, лениво и даже с раздражением осмотрел журналиста.
— Ты, вообще, кто? — спросил.
— Роман Мясников, телеканал «Семь плюс ТВ», «Новости сегодня», — затараторил парень. — Так как вы относитесь к этой…
— Отвали, лысый, — грубо оборвал его Максим и снова вперился взглядом, в котором дьявольски горела сплошная чернота. — Весь этот бал для тебя, Золушка? Круто. А оркестр где? Где фанфары? Ну как же так? Непорядок.
Алена видела, как притихли все гости. Даже наглый журналист не рисковал больше лезть с вопросами ни к Максиму, ни к ней, ни к кому. Папа же сидел за столом неподвижно, и лицо его казалось белее мела.
Ну а Максим, совершенно не заморачиваясь по поводу приборов, прихватил канапе с двухэтажного блюда прямо руками, отправил в рот, а затем вздохнул:
— Надо исправлять ситуацию.
— Ч-что ты собираешься сделать? — зашипел папа.
— Сказал же — исправлять ситуацию, — с кривой улыбкой повторил Максим. — В конце концов, ты же сам вчера волновался, что я давно не занимался музыкой…
На этом он поднялся из-за стола и прошагал расхлябанной походкой в дальний конец гостиной, где белел огромный концертный рояль.
Алена с самого начала поглядывала на инструмент с тайным восхищением, но думала почему-то, что стоит он здесь исключительно для красоты. Однако Максим со знанием дела откинул крышку, уселся на банкетку, небрежно пробежался по клавишам, а потом вдруг заиграл.
Музыка разорвала повисшую тишину, впечатляя своим стремительным напором, дерзостью, вызовом, даже агрессией. И все же это была музыка, причем пробирающая до мурашек. Ну а потом он запел. Вот уж чего Алена точно никак не ожидала. И пел-то хорошо! Даже удивительно хорошо. Голос у него с хрипотцой, но сильный, и тембр красивый. Вот только песня его шокировала всех:
Да, я буду пиратом, гадом.
Всех поставлю раком, задом.
Будет черным знамя, знамя.
Ты не жди меня, мама, мама.
[3]
Первым очнулся от ступора отец. Вскочил с перекошенным от гнева лицом, стремительно пересек зал, вцепился в плечо Максиму и уволок из гостиной.
Алена воспользовалась переполохом и тоже ускользнула от всеобщего внимания. Проходя по коридору к себе, услышала из комнаты Максима отцовский голос.
— Чертов ублюдок! — орал папа. — Думаешь, я буду это терпеть? Думаешь, это сойдет тебе с рук? Ты давно напрашиваешься, чтобы тебя отослали. Так вот, считай, выпросил.
— Да плевать, — отвечал тот.
«Куда отослали?» — озадачилась Алена.
И еще это «ублюдок» никак не вязалось с ее папой. Он всегда такой сдержанный, а тут… И вообще, разве сыну так говорят?
— А ну-ка… Ты что принимал? Наркотики? Я же по зрачкам вижу.
— Угу.
— Я тебя не в колледж отправлю, я тебя в психушку упрячу.
Затем Алена услышала за дверью приближающиеся шаги и быстрее заскочила к себе. После того как уехали гости, она вновь спустилась вниз. Отца нашла в кабинете, тот сидел за столом, дымил сигарой и цедил из пузатого бокала янтарную жидкость. На Алену взглянул устало, но кивком разрешил войти.
— Тебе плохо, папа? Вечер прошел не так, как надо? — робко спросила она.
— Определенно, — вздохнул он. — Не смотри так, твоей вины тут нет. Все этот паршивец. Давно пора отправить его в какой-нибудь закрытый пансион, а то стал совершенно неуправляемым. Да эта сразу в слезы… Вот что мне с ними со всеми делать?
Алена догадалась, что под «этой» папа имел в виду Жанну Валерьевну.
Повисло молчание. Алена силилась понять отца, но все равно не понимала: как можно за выходку, пусть даже и скандальную, отсылать своего ребенка? По сути, выгонять из дома, разве что не на улицу.
