— Что случилось? Почему вы замолчали? — спросила Фрэн чуть погодя.
— Просто подумала, что, может, вам она и не расскажет. Она становится все более и более безразличной и практически перестала есть. Думаю, какая-то часть меня не может свыкнуться с идеей, что это действительно конец.
— Тяжело, — кивнула Фрэн, — терять кого-то, кто играл важную роль в твоей жизни.
— Я не предполагала, что действительно так тяжело, — тихо сказала Сиджей.
— Вы теряли кого-то из близких раньше?
— О да.
Я сел и стал наблюдать за моей девочкой, совершенно забыв про мячик. Она достала кусочек мягкой бумаги и приложила к глазам.
— Мой муж, Трент, умер прошлой осенью.
Воцарилась тишина. Моя девочка опустила руку, и я стал ее лизать.
— Так я познакомилась с хосписом. Трент ушел спокойно, окруженный людьми, которые его любили.
Наступила еще одна долгая печальная пауза. Мне было приятно слышать имя Трента, но его запаха на Сиджей не было. Я вспомнил тот день, когда я, будучи Максом, осознал, что запаха Рокки на Тренте больше нет. Я знал, почему исчезает запах.
Хорошо быть снова с Сиджей, но я загрустил от того, что больше не увижу Трента.
— Болезнь Глории воскресила ваши воспоминания о смерти мужа? — ласково спросила Фрэн.
— Нет. Сейчас все по-другому. Более того, я постоянно вспоминаю его. Трент был другом, к которому я всегда могла обратиться, который никогда не просил ничего для себя. Полагаю, что долгое время я моделировала свое понимание любви, исходя из взаимоотношений с матерью. И когда, наконец, мне удалось избавиться от этого понимания, Трент еще был рядом и ждал меня, и мы с ним прожили замечательную жизнь. Прошли вместе все, хотя наша жизнь была не из легких: моя трансплантация, иммунодепрессанты, диализ… Он всегда был моей каменной стеной. Я до сих пор не могу поверить, что его нет.
— Похоже, он был удивительным человеком, — сказала Фрэн. — Я бы с удовольствием с ним познакомилась.
С того дня моя девочка стала часто навещать Глорию, а я встречал ее у входа и проводил рядом весь день, пока она не уходила. Иногда Сиджей доставала из кармана угощения и давала их мне, не прося делать за это трюки.
— Ты такой хороший пес, — шептала она.
Эдди тоже говорил мне, что я хороший пес, и всегда подтверждал свои слова угощениями!
— Знаешь, собаки — это ангелы, которых Бог послал на землю помогать людям. Поэтому ты и здесь, помогаешь монашкам делать работу Бога. Так что кусочек жареного мяса — самое меньшее, что я могу тебе дать, — говорил Эдди.
Не знаю, что он говорит, но его угощения лучшие в мире!
Я понял, что точно так же, как когда-то я присматривал за малышкой Клэрити для Итана, теперь моя задача присматривать за Глорией для Сиджей. Я проводил много времени в комнате Глории, даже когда Сиджей там не было. Но я не пытался запрыгнуть на ее кровать, потому что, когда однажды я это сделал, ее глаза наполнились ужасом, и она на меня закричала.
Некоторые люди не умеют ценить присутствие собаки рядом. Мне грустно думать, что такие люди вообще есть. И Глория именно такая — наверное, поэтому она никогда не была счастливой.
Фрэн и Сиджей подружились и часто обедали вместе во дворе. Я лежал у них в ногах и следил за падающими крошками. Падающие крошки — это моя специализация.
— У меня к тебе вопрос, — сказала Сиджей Фрэн за одним из таких обедов, — только подумай, пожалуйста, перед тем как ответить.
— Вот именно так сказал мой муж, перед тем как сделать мне предложение, — ответила Фрэн, и они обе рассмеялись.
Услышав смех Сиджей, я завилял хвостом. Я видел, что внутри у нее много острой боли; об этом говорило то, как она вздрагивала и ахала, когда двигалась, или то, как она делала длинный и громкий выдох, осторожно куда-нибудь присаживаясь. Но каждый раз, когда она смеялась, казалось, что боль отступала.
— Ну, у меня немного другое предложение, — сказала Сиджей. — Я бы с удовольствием осталась работать здесь, в хосписе. Я могу быть консультантом. Я вижу, как тяжело вам с Пэтси и Моной справляться с делами, и я хочу быть волонтером. Мне не нужны деньги.
— А что будет с твоей практикой?
— Я уже давно начала постепенно закрывать ее, сейчас я только изредка даю консультации. По правде говоря, мне все труднее и труднее налаживать контакт с подростками, а может, наоборот, неприятие исходит с их стороны. Для них я столетняя старушка.
— Обычно мы не поощряем волонтерство члена семьи пациента, пока не пройдет год после его смерти.
— Я знаю, ты говорила. Поэтому и прошу тебя подумать, надеюсь, для меня можно сделать исключение. Я очень хорошо себе представляю, каково оно — лежать в постели и чувствовать себя ужасно, я это практикую три раза в неделю. И конечно, мои переживания с Глорией принесли мне глубокое понимание того, что чувствуют члены семьи.
— Как твоя мать?
— Она… Ей недолго осталось.
— Ты хорошая дочь, Сиджей.
— Да уж, учитывая обстоятельства. Не уверена, что Глория с тобой согласится. Так что ты думаешь?
— Я обязательно поговорю об этом с директором и сестрами. Решение принимать им, мы здесь простые работники.
Спустя неделю после этого разговора я сидел у ног Сиджей в комнате Глории и почувствовал, как ее дыхание становится все легче и легче. И хотя потом она делала пару глубоких вдохов, с каждым циклом ее дыхание ослабевало, и выдохи были тише и тише.
Она уходила.
Я запрыгнул на стул и посмотрел на ее лицо. Глаза Глории были закрыты, а рот приоткрыт, руки лежали на груди. Я обернулся на Сиджей, которая тоже спала. Я знал, что ей нужно проснуться, и звонко гавкнул. Звук показался очень громким в этой тихой комнате.
Моя девочка резко проснулась.
— Что случилось, Тоби? — Она встала и подошла ко мне. Я поднял нос и облизал ее пальцы.
— О, — произнесла она, а потом сжала руку Глории в своей. Я видел, как слезы катились у нее по щекам, и чувствовал ее печальную боль. Несколько минут мы стояли так, не двигаясь.
— Прощай, мама, — наконец сказала она. — Я люблю тебя.
Когда Глория сделала свой последний вздох и отошла в мир иной, Сиджей вернулась в кресло. Я прыгнул к ней на колени и свернулся, а она обняла меня и стала тихонько покачивать. Я делал для нее все, что мог, был с ней рядом, когда она горевала.
В конце того дня мы с Фрэн и Сиджей подошли к входной двери.
— Увидимся на службе, — сказала ей Фрэн, и они обнялись. — Ты уверена, что нормально доедешь домой одна?
— Я в порядке. По правде говоря, я чувствую облегчение, что все кончилось.
— Понимаю.
Сиджей склонила голову, и я завилял хвостом. Она опустилась на колени, слегка поморщившись, и подтянула меня к себе.
