33
Встреча у цирюльника
Примерно около того времени Жаботинский вновь посетил парикмахерскую Фонберга на Ришельевской, и подмастерье Куба, повязывая салфетку, в сотый раз сказал ему сочувственно:
– Напрасно вы бреетесь: волос у вас жорсткий, а шкура нежная.
В эту минуту с соседнего кресла кто-то сказал «драсте», и, повернувшись, Владимир под сплошным париком из шампуня узнал Абрама Моисеевича. Они разговорились.
– Как поживает брат ваш Борис Маврикиевич?
– Бейреш? Бейреш в Италии. Не мог поехать в Мариенбад, как все люди, непременно ему нужно в Италию. Аристократ…
Жаботинский проводил Абрама Моисеевича до его дома на Колонтаевской, а тот всю дорогу говорил о разных членах семейства Мильгром.
– Конечно, шалопай был Сережа, шалопай, я ему еще не простил тот «экс», хотя, конечно, большую радость они мне доставили, что обобрали Бейреша тоже. Но я вам могу сказать, что Сережа просто на тридцать лет поздно родился или, скажем, на пятьдесят. Когда я был еще дитем, только такие люди тут в Одессе и делали карьеру. Один богател на контрабанде, другой на том, что грузил зерно по тридцать процентов мусора на мешок, а третий просто подкупал приемщика, получал у него обратно погашенные накладные за груз, смывал печати и потом продавал их дуракам в Херсоне. Зато сами были богаты, и вокруг каждого кормилось сколько душ…
Потом он рассказал Зеэву про Анну Михайловну:
– Э, что там ваши либеральные правила, будто жениться надо по любви. Это всё равно, что материю на пиджак выбирать с завязанными глазами. Когда мальчишка и девчонка влюбились – это ведь значит, что оба слепые. Хотите знать, как вышла замуж Ханна Фальк? Старый Фальк был умница, посмотрит на человека и сразу может составить «гроссбух» всей его натуры. Едет он однажды из Киева в Одессу, а напротив сидит молодой человек и читает немецкую газету. Разговорились. На какой-то станции Фальк хотел пойти в буфет, а молодой человек говорит: не надо, у меня хватит на двоих. Снял с полки корзиночку, там у него нарезанные булочки, сало, варшавская колбаса, крутые яйца, ножички, вилочки, блюдечки, всё перевязано ремешками. Фальк закусил, а потом спрашивает: «Как вас зовут?» – «Мильгром». – «Из каких Мильгромов – волынских или таврических?» – «Из Житомира». – «Холостой?» – «Холостой». – «Слушайте, заезжайте не в гостиницу, а ко мне: я посмотрю, может быть, выдам за вас свою дочку. Девятнадцать лет, сделала гимназиум, играет на пианино (но не каждый день), приданое двадцать тысяч». Через месяц поставили свадьбу, и вышла самая любящая пара на весь город… А что они вытерпели! Старый Фальк после их свадьбы прогорел. Он, конечно, ни зятю, ни дочке ни слова не сказал. Но они сами три дня думали, на третий день пошли в театр на какую-то комедию, на галерку пошли, они помаленьку еще тогда жили, квартира на Кузнечной. Комедия, видно, взяла обоих за печенку, вышли из театра и решили вернуть Фальку все двадцать тысяч. Вы скажете: это Игнац? А я вам говорю: это она. Вообще, знайте раз навсегда про все еврейские дома: если нужно решить что-то очень трудное, всегда решает «она». Когда родилась Маруся, у них не то что няньки, даже горничной не было, Анюта сама на базар ходила… – Под конец он перешел на свою любимую тему: – Я вам говорю, за всё горе им заплотит Торик, самый младший сынок. Хотите знать Торика? Есть у меня служащий, так себе червячок, и фамилия обидная: Фунтик. Я его, может быть, два раза посылал к Торику с бумагами. Так у него была на прошлой неделе у сына бармицва. И что делает Торик? Послал поздравительное письмо, и не это главное, а в письме он самого Фунтика и мадам Фунтик назвал по имени-отчеству (я их сто лет знаю и не знал, что у них были папаши). Вот он, Торик: все у него записано, со всеми вежливый, все равно, Ашкенази, или Бродский, или чей-то десятый приказчик. И какая деловая голова! Торик будет первый человек в Одессе, прямо жалко, что еврей – был бы городской голова или прямо министр. Он, увидите, за всё родителям заплотит, за Сережино «недоразумение», и за Лику, если она только прежде не приедет сюда всех нас повесить, начиная с родителей, и за Марусю…
Жабо насторожился:
– А чем плохо Марусе?
– Чем плохо, я не знаю. Говорят, живется им ничего себе. Только я вам ломаной копейки не дам за ихнее «ничего себе». Я сам очень упрямый, но посадите вы около меня человека еще упрямее, который десять лет будет на меня смотреть из угла и – не то чтобы вслух повторять, боже упаси, – а так, молча «думать на меня»: стань часовых дел мастером – стань мастером – стань… – в конце концов, ей-богу, даже я начну починять колесики и закручивать спружины, а хорошего ничего не будет, извините. Так ее и обработал этот Самойло. Дурак Игнац и Анюта дура: надо было сделать, как старый Фальк, самим для нее выбрать какого-нибудь такого, который умеет хоть раз в месяц ни с того ни с сего перекувырнуться… Вроде вас.
Проводив его, Жаботинский пошел на почту и послал Марусе телеграмму: «Приеду вторник на неделю».
34
Развязка
Жаботинский, роман «Пятеро»:
«Еще только раз увидел я Марусю. У меня была лекция в Аккермане, городе на западном берегу Днестровского лимана, и оттуда Самойло с Марусей увезли меня через лиман к себе в Овидиополь».
Чуть было не написалось: «Зеэв ее не узнал». Это была бы неправда: Маруся ни на пушинку не изменилась. Разве что стала очень деловитой домоправительницей, но и это не было неожиданностью, все знали, что Маруся, за что бы ни взялась, будет мастерицей. А потому не чудо, что у нее дома и горничная понимала ее с полуслова, и обед был вкусный, и на столе цветы… Даже Самойло стал человечнее, уж не так неуклюж и угловат, как прежде. Зеэв и этому не удивился, издавна зная, как Маруся покоряет людей. И конечно, не было неожиданностью уже намечающаяся выпуклость ее живота…
Неожиданным оказалось вот что: она говорила, смеялась и светилась точь-в-точь, как в самом начале их знакомства, до той тревоги из-за Руницкого. Перед вечером пришли к ним гости, какой-то грек-сосед с женою, которую звали Каллиопа Несторовна, а муж был владелец бахчей в окрестности, и немец-аптекарь, приехавший на собственной бричке, тоже привез жену и двух красавиц дочек, степенных и глупых. Говорили об огурцах и арбузах, о скарлатине и земском враче… Но Маруся и тут была, как рыба в воде: ни одного ложного тона, всем было по себе, вся комната опять звенела ее колокольчиками: точно тут родилась и выросла Маруся и ничего ей другого не нужно…
35
«Одесские новости», 29.09.1903 года
ВСКОЛЬЗЬ
О ЛЮБВИ
… В конце концов, я сомневаюсь, можем ли мы, грамотные люди севера, любить по-настоящему.
Когда-то, вероятно, и в тех широтах, где мы теперь проживаем, любили по-настоящему, то есть сильно и до опьянения.
Но теперь интеллигентный человек вообще не допускает опьянения. Вместо вина мы употребляем пиво, а еще охотнее и чаще – кофе и чай, которые дают нам возбуждение в приличных и благонамеренных градусах.
