Я не знаю, вошли ли в книгу «Знамя России» «Протоколы сионистских мудрецов» и статьи Крушевана о дубоссарских «евреях-палачах, пьющих христианскую кровь». Наверное, вошли – для «понимания той страшной опасности, которая угрожает миру и России со стороны «иудейско-масонских заговорщиков».
Но любопытно, что в 1903 году, заказав перевод «Протоколов» с их первого французского издания, Крушеван сначала пытался напечатать их в авторитетном суворинском «Новом времени». Однако Суворин заявил ему, что не верит в их подлинность. Тогда Крушеван обратился к министру внутренних дел Плеве, который сказал: «В России нет революционного движения, есть только евреи, которые являются истинными врагами правительства». Плеве дал санкцию Крушевану опубликовать «Протоколы» в его газете: «Надо просвещать народ, показывать, что евреи – враги России», – сказал при этом Плеве.
Крушеван пользовался и поддержкой царя. Известно о письме Крушевану Николая Второго, в нем монарх отпускает Паволакию комплименты по поводу «прекрасных патриотических публикаций». И наконец установлено, что обе газеты – и «Бессарабец», и «Знамя», опубликовавшее фальшивые «Протоколы», издавались на средства государственной казны.
Вот теперь, я полагаю, мы можем оценить смелость двадцатидвухлетнего Жаботинского, когда он не анонимно и даже не под псевдонимом «Альталена», а за своей собственной фамилией пишет в «Южных записках»:
Г-н Вознесенский сделал большую ошибку. Он принял г-на Крушевана за образец националиста. Но какой же г-н Крушеван националист? Разве он борется за чье-нибудь возрождение? Г-н Крушеван является в печати представителем не национальной, а какой-то особой экономической группы. Он стоит за интересы резешей, собственников земли в Бессарабской губернии, хищно скупающих земли обнищалого бессарабского помещика. В этой купле у резеша только один конкурент – еврей: оттого резеш ненавидит еврея. Сын резеша, г-н Крушеван впитал с детства эту ненависть и стал ее барабанщиком. Но резеши не нация, и г-н Крушеван не националист. Истинный же национализм, напротив, всегда выдвигал великих героев, от еврейских братьев Маккавеев до тагала Агинальдо, первого президента Филиппин…
Вот, оказывается, как просто открывается ларчик антисемитизма: из 1903 года двадцатидвухлетний Жаботинский объяснил сотрудникам нынешнего «Института русской цивилизации» в Москве, как молдаванин Паволакий Крушеван пользовал знаменитый «Союз русского народа», русского министра внутренних дел и самого Николая II для того, чтоб его папаша-резеш избавился от конкурентов и по дешевке скупал земли у обнищавших бессарабских помещиков!
Так чем же этот «выдающийся общественно-политический и литературный деятель», зачавший дубоссарский и кишиневский погромы, отличается от египтянина Апиона, лидера александрийского погрома, который использовал римского императора Калигулу для захвата казны славного греческого города Александрии?
Или от герцога Бретани Иоанна V, который в 1440 году обвинил в детоубийствах и отправил на костер маршала Франции и соратника Жанны д’Арк барона Жиля де Рэ только для того, чтобы забрать его земли в свои владения?
Как видите, во все века приемы у мерзавцев одни и те же…
18
«Вечно твоя»
Письмо в конверте было от Маруси, она писала так:
«…Каждое утро себя проверяю: помню ли, как называется этот город? Все боюсь его спутать не то с Суздалью, не то с Костромой: никогда не представляла себе, что можно сюда попасть, и еще по железной дороге, я думала, что это все только в учебнике географии написано. Очень милый городок, приветливые люди, только они по-русски говорят ужасно смешно, как в театре, но на рыжих барышень на улице оглядываются, совсем как у нас. Да: представьте, я только после приезда по-настоящему сообразила, что у меня нет права жительства: папа что-то говорил об этом, но я торопилась успокоить маму (и сама тревожилась, как тут Лика устроится одна-одинешенька на весь Ледовитый океан) – буркнула им, что все это улажено, и примчалась, и в тот же день меня позвали в участок. Принять святое крещение было некогда, поэтому я в беседе с приставом низко опустила девическую головку и исподлобья стрельнула в него глазками. Это у меня – исподлобья – самый убийственный прием, испытанное средство…
…Лику я устроила легко, тут вообще много ссыльных, есть и женщины, необычайно славная публика – не забудьте мне напомнить, когда приеду, надо будет записаться в какую-нибудь партию, только чтобы там не было евреев. Лика с еще одной девицей того же цеха поселилась, вообразите, у попа, матушка и три поповны ее прямо на руках носят, я только чувствую, что она скоро и на них начнет огрызаться.
…Пойдите к маме и накричите на нее и натопайте обеими ногами. Она думает, что тут все в кандалах и что в июле тут на коньках катаются, что я ей ни пишу, не верит. Объясните ей, что я пишу всю правду. Я просила об этом и Самойло: он основательный, ему предки доверяют. Вы, правда, натура фельетонная, но мама вас любит, а любовь слепа и доверчива.
…Недели через две думаю приехать, а пока прижимаю вас к моему любвеобильному бюсту (чисто по-матерински, не беспокойтесь). – Вечно твоя, М.
(Приписала бы, что Лика вам кланяется, но она вовсе не кланяется.)»
19
Цена ссылки
Жаботинский выполнил, конечно, просьбу Маруси и на том же «Ваньке Головатом» приехал к семейству Мильгром на дачу поговорить с расстроенной Анной Михайловной. «Большой подмогой, – пишет он, – оказался ее муж Игнац Альбертович: принял несчастие как человек твердый и современный, не ворчал, не скулил и нашел много цитат у Гейне в доказательство, что не жертвой быть позорно, а угнетателем, даже принес из кабинета красный томик Ленау и прочел нам стихи про трех цыган, не помню подробно, в чем не повезло трем цыганам, но очень не повезло, и один тут же заиграл на скрипке, второй закурил трубку, а третий лег спать. Конец я помню по переводу Сережи: “И тройной их урок в сердце врезался мне: / Если муку нести суждено нам – / Утопить ее в песне, в цигарке, во сне, / И в презреньи тройном и бездонном…”»
Однако, оставшись, после ухода друга-картежника Бориса Маврикиевича (его брат Абрам Моисеевич лечился в Мариенбаде), – так вот, оставшись с Жаботинским тет-а-тет, отец Маруси круто изменился – словно воздух выпустили из важного «хлебника». С лица сползла привычная величавость, плечи опали, и за очками вдруг открылись горестные от бессонницы глаза. Смерив Зеэва каким-то новым взглядом – так опытный портной снимает с подростка мерку «на вырост», – он сказал:
– Вы, юноша, если судить по вашим писаниям, всерьез примкнули к сионистам. Не так ли?
Зеэв удержал себя от вспыльчивого на слово «писания» ответа, возразил сдержанно:
– «Примкнули», Игнац Альбертович, тут не подходящее слово.
– А какое подходящее? – спросил Игнац Альбертович, явно приглашая его к подробному разговору.
– Я думаю, что сионистом рождаются, это должно быть в крови или войти в нее вместе с обрезанием. А примкнувшие – это на время, могут отомкнуться в любой момент.
