Так как Понтий Пилат ничего не имел против того, чтобы развлечь свое внимание, он проследил глазами за фигурой и отметил, что она очень стройна.
Женщина дошла до середины площади и остановилась.
Голова ее под покрывалом поднялась, что-то похожее на стон провеяло над площадью.
«О, – подумал Понтий Пилат, – я уже достаточно времени провел на свежем воздухе. Я могу идти спать».
И он поднялся. Но тросточка, лежавшая у него на коленях, при этом упала, и ее золотая ручка вызвала звон из мраморной плиты.
Понтий Пилат наклонился за тросточкой, а когда он выпрямился, женщина была уже в нескольких шагах от террасы и смотрела ему прямо в лицо прекрасными глазами.
– Ты отдыхаешь, правитель, – сказала она по-гречески, и голос был сдавленный, точно сильное волнение или злоба мешали ему свободно выходить из гортани.
Понтий Пилат улыбнулся.
– Мир с тобой, женщина, – сказал он. – Откуда ты родом?
– Я из Магдала. Зачем тебе, правитель?
– Ты так странно выговариваешь греческие слова, – ответил Понтий Пилат, – но ничего, твой акцент не похож на здешний, он даже приятен. К тому же у тебя красивый голос, очень красивый голос. Мир с тобой, иди спать: в этот час следует уже спать.
Женщина подошла ближе и проговорила такие слова:
– Пилат, будь проклят.
Понтий Пилат был ошеломлен. Это его изумило и сразу испортило ему настроение. У еврейки были очень большие глаза, и Понтий Пилат сейчас же подумал о дурном глазе.
– Будь трижды проклят, – говорила женщина. – Ты казнил лютой смертью Мессию нашего народа.
Понтий Пилат успокоился.
– А-а, – протянул он. – Ты тоже из поклонниц этого философа? Да, это печальная история. Мне все это очень больно. Однако ты ошибаешься: не я его казнил. Я только исполнил желание народа. Им так хотелось!
– А ты им его отдал, – подсказала женщина из Магдала, она сказала это негромко, но в ее тихих словах угадывалось хрипение злобы.
Понтий Пилат нахмурился.
– Ты странно рассуждаешь, – ответил он. – Я, во-первых, не умею разговаривать с этим народом. Я не хочу сказать ничего дурного о твоих соотечественниках, но они не в моем вкусе. А во-вторых, я не желаю с ними ссориться. У меня жена и дети, мое имение в долгах, и если меня выживут отсюда, это будет для меня очень невыгодно. Мне усиленно советовали избегать резких недоумений с населением этой провинции. Если бы не такое положение дела, тогда, конечно… Потому что этот Человек мне очень понравился. В Его учении я вижу большую философскую глубину и даже много поэзии, я сам сочувствую многим из Его идей…
Тут Понтий Пилат вдруг сообразил, что не было, собственно, никакой причины ему так много разговаривать с этой женщиной из Магдала, кроме того, что было уже поздно. И он хотел уже кивнуть ей прощальным кивком, когда она внезапно рассмеялась и смеялась так долго, что Понтий Пилат встревожился.
– Так ты Ему сочувствуешь? – спросила она, продлевая свой трепетный смех.
– Я этого не скрываю, – холодно и с достоинством ответил Понтий Пилат. – Я вслух перед всей толпой сказал о Нем: «Се Человек». И я даже думаю, что в имени, которое Ему дали – Сын Божий, – есть своя доля символической правды.
Тогда женщина крикнула:
– Исполать тебе, сочувствующий!
Она так громко крикнула, что Понтий Пилат даже вздрогнул, а она подошла совсем близко к террасе и, подняв кверху лицо с горящими глазами, продолжила страстно и гневно:
– Ты Ему сочувствовал, ты считал Его Сыном Божиим, ты сказал о Нем «Се Человек», а когда они на Него напали, ты побоялся защитить Его, потому что у тебя жена и дети? Исполать тебе, сочувствующий! А слыхал ли ты имя Иуды Искариота?
Понтий Пилат поморщил лоб и добросовестно порылся в своей памяти.
– Право, не слыхал, – ответил он.
– Иуда Искариот был из учеников Его и предал Его врагам за тридцать серебряных монет. Запомни это имя, правитель: Иуда Искариот!
– О! – сказал Понтий Пилат. – Как это гнусно! Я всегда страдаю от того, что нам, властям, волей-неволей приходится пользоваться услугами предателей. Ибо нет человека хуже предателя.
Тогда женщина из Магдала еще раз засмеялась.
– Вот как? – спросила она. – А ведь Он простил Иуду Искариота. Умирая, Он простил всем врагам своим, а так как Иуда – злейший из врагов Его, то Иуде Он больше всех простил. Но знаешь ли, Пилат?..
– Что тебе, женщина? – отозвался Пилат.
– Иуда был врагом Его, но ты – ты ведь не враг Ему? Ты ведь сочувствующий, о правитель-судья Пилат, и когда Он простил врагов своих, то не о тебе говорил Он. О тебе Он не говорил. Он забыл тебя, Пилат! Иуду он простил, умирая, но тебя, Пилат, тебя Он забыл простить. Пилат! Пилат! Пилат!!
– Что тебе, женщина? – отозвался Пилат.
– Ты хуже Иуды.
Альталена
24
Прошу учесть: великий роман «Мастер и Маргарита», прославивший Понтия Пилата, был написан сорокавосьмилетним Михаилом Булгаковым в 1939 году, а рассказ-фельетон «Хуже Иуды», почти гениальное предвестие романа Булгакова, – двадцатилетним Альталеной-Жаботинским в 1902 году! Да и то – «вскользь» написан только для того, чтобы заменить очередной политический фельетон, «зарезанный» цензором.
25
Дома у Мильгромов
Хотя в парикмахерской Фонберга на Ришельевской улице цирюльник и его подмастерье за свое старание получили сверх таксы даже два гривенника, Анна Михайловна сразу заметила, что Владимир повзрослел, и спросила, как там было, в крепости, тяжко ли?
– О, это одно из самых приятных воспоминаний, – с небрежной улыбкой ответил он. – А где ваша барышня?
– Маруся скоро будет, – заверила Анна Михайловна, – она в гостях у семейства Руницких. Это тот морской офицер, помните? И две его сестры. У них дом на Почтовой. Идемте пока в каминную, там картежники, с ними чаю попьете, я распоряжусь…
В каминной пятидесятилетний Игнац Альбертович, крепкий, с бритым подбородком, в пенсне, резался в «очко» с теми же партнерами, что прошлой осенью на даче – Абрамом Моисеевичем и Борисом Маврикиевичем. Даже по их виду можно было сказать, что все трое – «хлебники», из мира «делов», знающие цену вещам и людям.
Представляя им «знаменитого Альталену», Анна Михайловна пожаловалась мужу:
– Как вам нравится, Игнац Альбертович? Я еще при первом знакомстве сказала Владимиру, что вы готовы взять его к себе в контору, а он отказался. Сказал, что намерен весь век остаться сочинителем.
– Что ж, – не спеша ответил Игнац Альбертович, – молодой человек, очевидно, имеет свою фантазию в жизни. У нашего сына Марко что ни месяц, тоже новая фантазия, а я ему всегда говорю: «С Богом, желаю успеха, только помни: если тебе удастся, я скажу: молодец, я всегда предсказывал, что из тебя выйдет толк. А если провалишься, я скажу: да разве я еще с его рождения не знал, что Марко дурак?» Садитесь, молодой человек. Как, вы сказали, ваша фамилия?
