– Верю… Но ты даже не знаешь, во что хочешь ввязаться, поэтому выбрось эту мысль из головы. Я уже почти смирилась, а ты… Начни жизнь с чистого листа.
* * *
Джей, мой весельчак Джей подарил мне давно забытое ощущение радости. Неделя. Что такое неделя? Это семь жалких деньков, которые я проведу в бреду, в полутьме моего сознания. Вкол – утром, вкол – перед сном. Мне нравится эта игра «Сама себе доктор». Игла меня больше не пугает, а та струйка наркотика, что скользит по ее мизерному пространству, стала для меня чем-то очень дорогим, жизненно необходимым. Как инсулин для диабетика, как обезболивающее для больного раком. Галлюцинации исчезли, но появилась паранойя. В жилах затаился страх того, что если я прекращу колоться, то они меня найдут. Или же «лекарство» перестанет действовать, или закончится, или я его потеряю, забуду, случайно разобью ампулу.
Я стала уменьшать дозы. Дело в том, что если чуть переборщить, то сразу вырубаешься. Поэтому нужно баловать себя капелькой «лекарства». После введения в вену, спустя каких-то двадцать секунд, все тело расслабляется. Даже если ты захочешь двигаться быстрее, то все равно не сможешь, потому что все импульсы замедлены. Ты медленно говоришь, медленно ходишь, думаешь, моргаешь. Снижается концетрация, ориентация, примитивные инстинкты. Поэтому в момент прихода по улице лучше не шляться.
В основном бродила по клубам. Людей вокруг вообще не замечаешь, стоишь с закрытыми глазами, плавно извиваешься под музыку, а вернее, под искаженные слухом звуки. Я чувствовала себя пылинкой. Маленькая, незаметная, парю в воздухе, падаю, снова парю. Как же мне нравилось это состояние!..
* * *
– Эй, вставай! Ты слышишь меня?!
– Пульс есть?
– Да.
Меня пнули ногой, я открыла глаза, увидела перед собой двух легавых, что бесцеремонно пялятся на меня. Я практически ничего не помнила, не понимала, почему я нахожусь на улице, лежа на асфальте у мусорного бака. От меня разило чем-то кислым, руки все были в ссадинах и синяках.
– Какие-то проблемы? – спросила я.
– Это мы у тебя хотим спросить. Документы есть?
– Нет…
– Тогда тебе придется проехать с нами.
– Послушайте, я же ничего не сделала.
Один из них силой поднял меня. Прядь грязных волос прилипла к моему лицу, я небрежно убрала ее за ухо.
– Вот черт, – сказал второй.
– Что?
– Девчонка из «Абиссали».
Первый обошел меня, посмотрел на мою шею.
– Такую татуировку можно сделать за пять минут, а потом ходить спокойно якобы под прикрытием «Абиссали». Я ее впервые вижу, а ты, болван, уже готов был ее отпустить.
– Господа, все в порядке. Она наша.
Мы одновременно обернулись. Как он тут оказался?
– Доминик Дерси, извини, мы просто…
– Просто выполняете свою работу, я понимаю, и я вам очень благодарен за то, что вы так тщательно следите за тем, чтобы среди нас не было чужаков. Теперь запомните ее и больше к ней не прикасайтесь. Всего хорошего.
– Лестеру привет.
Копы поспешили удалиться.
– Мы тебя всю ночь искали.
– Вам заняться, что ли, нечем?
– Могла бы спасибо сказать.
– Спасибо, Доминик. До конца жизни буду тебя помнить. Сына в честь тебя назову.
– Надо же, какая ты злопамятная! До конца жизни будешь помнить, что я не позволил тебе пристрелить Дезмонда? Так мы ведь все равно его победили. Тебя это не радует?
– Вы еще не победили. Даже после смерти он продолжает держать всех в страхе.
Я почувствовала запах жареных сосисок, и живот мгновенно скрутило.
– Ладно, я прощу тебя, если угостишь завтраком.
Долго церемониться с сосиками я не стала, грязными руками, не брезгуя, тащила их в рот одну за другой. Доминик сидел напротив, весь вылизанный, чистенький, смотрел на меня – грязную, липкую, безобразную.
– Ну и чем ты занималась?
– Гуляла.
– Слушай, Лестер скоро перестанет закрывать глаза на твое поведение.
– Правда? И что он мне сделает? Накажет? По-моему, я уже и так наказана.
В забегаловке вовсю вопил телевизор, шло какое-то шоу и каждый присутствующий с интересом смотрел на экран.
– Сегодня у нас в студии гостья с непростой историей, – сказала ведущая. – Миссис Адельстин, расскажите нам, что случилось?
– Дело в том, что… несколько месяцев назад мой сын, Энсель Адельстин, был убит.
Я перестала жевать, как только услышала его имя.
– Ему было всего двадцать три года, – матери трудно было говорить, но она мужественно справлялась со своими эмоциями. – Он работал на заправке, в двадцати минутах езды от Истона.
– Полиции удалось выйти на след преступника?
– Полиция даже и не пыталась.
Вся студия заохала.
– Почему?
– Я не знаю. Они сказали, что нет ни единой улики, дело зашло в тупик. Но это все ложь. На заправке несколько камер наблюдения, и поэтому должна быть запись, на которой запечатлено убийство моего сына.
– Я правильно понимаю, что видеозапись не обнаружили?
– Правильно.
Студия вновь разнервничалась.
– А спустя некоторое время я получила посылку без обратного адреса, в которой был чемодан, доверху набитый зелеными купюрами.
– Вы думаете, что эту посылку вам прислал убийца?
– Те, кто за ним стоит. Так они решили заплатить за его свободу и мое молчание.
– И сколько же, по их мнению, стоит ваше молчание?
– Двести тысяч долларов… Я пришла к вам сюда в надежде, что мои слова услышат те, кто забрал жизнь моего сына. Если вы думаете, что этими бумажками сможете унять материнскую боль, то вы крупно заблуждаетесь. Я не остановлюсь! Если полиция нашего штата бессильна, я буду стучаться в другие двери! Доберусь даже до президента! Я не остановлюсь, вы слышите меня?! Не остановлюсь!
– Да уж, так и знал, что у этой истории будет продолжение, – сказал Доминик.
Я не могла отвести взгляд от экрана. Тощая, заплаканная женщина кричала, молила о помощи. Затем я закрыла глаза и увидела того несчастного мальчишку, который поплатился жизнью просто так. Просто потому, что Миди так захотелось. Я обхватила голову руками, в груди так больно кольнуло, что на миг у меня перехватило дыхание.
Тем временем Доминик достал телефон.
– Лестер, помнишь Норей Адельстин? Она добралась до СМИ… Хорошо, понял.
– Что вы с ней сделаете?
– Боюсь, ты не захочешь об этом знать.
