– Извини меня. Прошу, умоляю. Я виновата перед тобой, я не должна была так делать.
– Потому что ты кто?
– Собачье дерьмо.
– Скажи, как полагается.
– Я вонючее собачье дерьмо.
– Громче, – сказала я, опуская стекла.
– Я вонючее собачье дерьмо! Довольна?
Компашка парней, что проходили мимо нашей машины, стали ржать, как сумасшедшие.
– Как никогда.
* * *
Подъехали к дому Боуэнов. Ванесса играла в мячик с Ноа, светленьким кучерявым ангелочком. Оказалось, у Лестера еще и сын был.
Когда я впервые увидела Ванессу, сразу влюбилась в нее. В рекламах постоянно показывают семьи, где матери просто эталоны женственности. Они искрятся добротой, стараются поделиться своей огромной любовью с каждым. Вот Ванесса была похожа на этих женщин из рекламы. Благодушная, красивая, ухоженная. Казалось, она парила над землей. Каждое движение ее было плавным, нежным, каждое слово пропитано добром и уважением ко всему живому. Светло-русые волосы, завитые в небрежные локоны, глаза янтарного цвета, усталая улыбка. Когда Джеки мне о ней рассказывал, я представляла ее себе именно такой.
– Привет, Арес.
– Здравствуйте.
– А почему вы так поздно?
Мы с Арбери переглянулись.
– У Арб сегодня был тяжелый день, две контрольные. Я решила немного ее развлечь. Мы покатались по городу, съездили в парк.
– Да… Было классно.
– Ноа, как дела? – спросила я.
– Холесё.
Этому милому созданию было два годика. Ноа очень любил, когда с ним разговаривают.
– Арес, может, ты с нами поужинаешь? Я запекла цыпленка.
Я не мешкая согласилась. Любила бывать у них дома. Уютное гнездышко с запахом стирального порошка и увядающих мимоз в хрустальной вазе, с зелеными стенами и деревянным полом, с бессмысленными картинами, посудой с замысловатыми узорами, белыми занавесками, старым миксером. Вот оно, логово известного бандита. Человека, благодаря которому десятки людей изъедены могильными червями.
– Мам, спасибо, все было вкусно.
– Не за что, солнышко.
Солнышко. Меня мама уже не назовет солнышком.
Мы остались вдвоем.
– Скажи мне честно, как она себя ведет?
– Как обычный подросток.
– Я понимаю, с Арбери непросто. Мне так стыдно, что я не справляюсь. Она очень изменилась, после того как…
И Ванесса замерла. Ее словно пронзило током, будто кто-то стоял за спиной и не велел ей больше говорить.
– После чего?
Она тяжело выдохнула, опустила глаза, провела ладонями по плечам, казалось, что ей холодно.
– Прости. Я пообещала себе не рассказывать об… этом.
– В вашей семье что-то произошло?
– Да.
– Ванесса, как вы понимаете, я тоже не была идеальным ребенком. Мои родители со мной намучились сполна. Я их ненавидела. Мне так казалось. Но сейчас, когда их нет со мной рядом, мне так хочется, чтобы меня обняла мама… Так хочется, чтобы со мной поговорил папа. Мы, дети, всегда гиперчувствительны, порой неблагодарны, но мы нуждаемся в любви, во внимании. В одиночку мы бессильны. Не сдавайтесь, Ванесса, она нуждается в вас.
– Почему ты оказалась в «Абиссали»?
Ванесса давно хотела задать мне этот вопрос, но не решалась. Понимала, что рана свежая. Заденешь – станет кровоточить.
– Я тоже пообещала никому не рассказывать свою историю.
Я вышла из дома Боуэнов, уже стемнело, луна соревновалась с зажигающимися звездами, кто ярче. Обошла дом, за ним находились старые качели. Ветер тревожил ее, а она таинственно поскрипывала. Я присела на качели. Внезапно на траве появился оранжевый квадрат, я обернулась: в одной из комнат включили свет. Сквозь прозрачные занавески было видно происходящее внутри. Ванесса зашла в комнату к Арбери, для той ее визит стал неожиданностью. Они о чем-то немного поболтали, а затем Ванесса подошла к дочери и обняла ее. Арбери ответила взаимностью. Я сидела, до сих пор не поворачивая голову назад, наблюдала за этой потрясающей картиной. Ванесса поцеловала Арб в макушку. Арбери все еще не выпускала мать из своих объятий.
Я свою уже никогда не обниму. Я больше не почувствую ее тепло, не увижу ее милые морщинки, которые появляются, когда она улыбается. Не услышу ее голос, не спрошу у нее совета.
Как часто я с ней советовалась? Как часто обнимала? Я проклинала себя за то, что, когда у меня было время, я не проводила его с матерью. Я не пользовалась драгоценными моментами, чтобы поговорить с ней, чтобы помочь ей. Мы редко показывали друг другу нашу любовь. Зачастую мы с мамой только кричали друг на друга, говорили мерзкие слова…
Качели скрипели, небо сияло только что проснувшимися звездами, ветер кружил в медленном танце листву, птицы слетались в гнезда убаюкивать птенчиков, я представила, как приеду домой в Истон и повешусь на ремне от брюк.
19
Не самый лучший день мы выбрали для охоты: два дня лил дождь, теперь было испарение, жара, лес был похож на остывающую курочку. Впереди бежал Вашингтон, за ним шли мы с Север. Раньше я бы ни за что не поддержала идею Север пойти охотиться, ни за что не навредила зверушке. Но это было до: до того как мне стало все равно на жизнь, до того как я лишилась всяких чувств. Север сказала, что охота поможет мне смириться, забыться, и она была права. Мне нравилось чувствовать себя оголодавшим хищником, нравилось следить за зверем, быть тенью, нравилось целиться в жертву и представлять вкус ее прожаренного мяса.
– Хочешь, отдохнем немного? – спросила Север.
– Да, было бы неплохо. Что-то я совсем выдохлась.
Север бросила рюкзак на землю, села на корточки, спустила с плеча ружье.
– Мы прошли около четырех километров.
– Четыре километра и ни одного зверя.
– Помнишь, что я тебе говорила? Начинка всегда глубже. Ничего, скоро мы будем у цели.
Вашингтон в следующую секунду занервничал, стал принюхиваться, затем резко поднял уши, лохматые черные лопасти, завилял хвостом и сорвался с места.
– Вашингтон?
– Кажется, наша цель сама нас нашла.
Мы тут же последовали за псом. Трудно было бесшумно двигаться вперед, в лесу все обязательно шуршит, хрустит, трещит. Охота не любит лишних звуков.
Вашингтон остановился у изумрудных зарослей. Мы подошли к нему, пригнулись, стали вглядываться. Примерно в пятидесяти метрах от нас стоял лось. Молоденький, судя по скромным ветвлениям его рогов.
– Какой красавчик! – сказала Север.
– Может, подойдем поближе?
