Иван Борисович живёт в Лисьем Носу и лето и зиму, и в сумерках сквозь окно можно видеть, как светится компьютерный экран. Одни поговаривают, будто Резников стал главой общества борьбы за права инвалидов и аппаратура у него казённая, другие утверждают, что Иван Борисович всё заработал сам, – просто некая фирма по достоинству оценила талантливого инженера, ну и что, что без ног. Третьи слышали краем уха, будто он получил грант то ли от Сороса, то ли ещё от какого-то западного доброхота. А четвёртые – и их, естественно, большинство – твердо уверены: если жидо-масон сумел замаскироваться под исконно русским именем Иван, то везде пролезет не только без мыла, но даже без ног…
Посетителей у Ивана Борисовича немного. Когда-то он был женат, но жена давно забыла дорогу на свою бывшую дачу. Зато иногда у неброского деревянного домика останаливаются столь же неброские, но очень добротные иномарки. На них приезжают и уезжают солидные люди, причём часто – с охранниками. Наведываются, впрочем, и другие, с виду – обычные скромные трудяги, добирающиеся на электричке. Кто знает, может, это старые товарищи по НИИ?..
В тот вечер, услышав звонок, Иван Борисович привычным движением развернул коляску и подъехал к двери. Перед домом стоял знакомый «Паджеро», а через опущенное стекло улыбался давнишний друг хозяина дачи.
Иван обрадованно включил селектор:
– Петр Фёдорович! Какими судьбами?
– Bonjour, mon crier,
[15]
– раздался знакомый голос. – Извини, что под вечер да как снег на голову…
– Пётр Фёдорович, какой разговор! Заезжайте скорей.
Иван нажал кнопку, и створка ворот плавно отъехала в сторону. Джип, довольно урча, вкатился во двор, где и затих. Створка вернулась на место, а посетитель молодцевато выпрыгнул из машины и зашагал к дому по аккуратно выложенной дорожке:
– Ну, Ваня, счастлив видеть тебя в добром здравии… По годам разница между друзьями была лет в тридцать, если не больше.
– Стараемся, Пётр Фёдорович, – ответил Иван. – Видели последнее достижение? Турник! По моим чертежам соорудили. Спортивную форму держать…
– Молодец, Ваня, – Пётр Фёдорович был явно доволен. – А то ты у нас последнее время вовсе к клавиатуре прирос, я уж беспокоиться начал…
– Отужинаем? – спросил Иван и покатил в кухню. Скоро там негромко запел кухонный комбайн, затем пискнула микроволновка. И наконец Иван появился с блюдом, на котором дымилась обширная пицца.
– Не магазинная! – похвастался он. – Сам готовлю из лаваша. Вот – с грибами, зелёным луком, спаржей и оливками, как вы любите. Сейчас ещё соус…
– М-м-м… – Пётр Фёдорович втянул носом аппетитный запах. – Да, Ваня, талантливый человек, он во всём талантлив, c'est vrais…
[16]
А как насчет «Бурбона»? По рюмочке?..
– Так вы же знаете, Пётр Фёдорович…
– Я сказал – по рюмочке. Чисто терапевтически.
– Ну, если чисто терапевтически…
За окном постепенно смеркалось.
Волшебные это часы – тихий летний вечер в загородном доме: сквозь открытое окно веет холодком, шепчутся берёзы и липы, где-то по тёмным кустам уже перекликаются неведомые горожанину птицы, а высоко в небе, откуда ещё виден закат, разносятся голоса чаек, летящих в сторону моря… А внутри дома – мягкий свет торшера, аппетитный запах домашней пиццы, тонкое благоухание французского коньяка, разлитого в изящные хрустальные бокалы…
– Я отчасти по делу, – наконец сказал посетитель. Иван поставил фужер:
– Насчёт Скунса, наверное, беспокоитесь?..
– О нём, родимом, – вздохнул Пётр Фёдорович Сорокин. – Ведь так и не проявлялся?
– Нет пока. Я бы сразу вам сообщил.
– А должен был бы. Когда ещё должен был бы… Merde! Багаж-то прибыл хоть?
– Прибыл. У Кемаля Губаевича лежит. В отдельной квартире, как договаривались. И в «Рекламу-шанс» объявления всё время даём…
Пётр Фёдорович встал и прошёлся по комнате.
– Куда ж он, ёлкин двор, подевался!.. Волнуясь, Сорокин утрачивал сходство с академиком Лихачёвым и становился тем, кем был в действительности – вором в законе по кличке «Француз».
– Ты уверен, что он границу-то пересёк?.. Иван улыбнулся.
– Пётр Фёдорович, в чём можно быть уверенным, когда имеешь дело со Скунсом?.. Только то, что он никого ещё не подвёл, если играли по его правилам. Ну и в сети с ним – душевное удовольствие… Ma'stre,
[17]
как вы изволите выражаться…
Сорокин постоял у окна, потом вернулся и сел. При свете торшера было заметно, что он уже очень немолод и что половина его жизни прошла весьма далеко от курортов.
– Ладно… – проговорил он и потёр рукой лоб, – Других не подводил – будем надеяться, и нас, грешных, тоже… И вот что ещё, Ваня.
– Слушаю, Пётр Фёдорович…
– Предчувствие у меня, Ваня. Появиться-то он, может, появится, да, боюсь, не совладать с ним Кемалю… Не тот уровень… Сорвётся на чём-нибудь наш мурза, как пить дать сорвётся…
Иван опустил глаза и стал медленно поворачивать за ножку хрустальную рюмку.
– Если дело пойдёт как надо, – продолжал Француз, – Скунс к тебе будет, видимо, обращаться за информацией…
– Как договаривались, – кивнул Иван.
– …которую ты ему и будешь выдавать как попу на исповеди, в полном объёме и на кого угодно, хоть на меня, хоть на Папу Римского. Он её всё равно проверит ещё по десяти каналам, о которых нам с тобой знать не положено, так что врать…
– Знаем, Пётр Фёдорович. Наслышаны.
– Но ежели Батый Чингисханович что-нибудь не того… Стану просить тебя, Ваня, познакомиться со Скунсом поближе. Тем более у вас с ним, сам говоришь, душевное удовольствие… Как, Ваня? Не страшно будет? По пробуешь, если что? Насиловать, сам понимаешь, не стану…
Иван покатал в рюмке капельку коньяка, сохранившуюся на дне, не спеша вылил её в рот и честно ответил:
– Страшно, Пётр Фёдорович. Даже очень. Но попробую. Ну, голову отвернёт… так без вас я всё равно давно бы не жил…
Старый вор ласково посмотрел на него.
– Ты, Ваня, только прежде смерти не помирай. Может, ничего и не понадобится ещё.
Утро тяжёлого дня
С самого утра всё складывалось отвратительно. Электричка шла набитая битком, что было, в принципе, ещё терпимо, хотя поднятию настроения и не способствовало. Наташа качалась в потной толпе и думала о том, как хорошо было бы иметь автомашину. Она трезво представляла свои финансовые возможности. Несколько лет не есть, не пить и ходить нагишом. Не говоря уже про автошколу, где, по доходившим до неё слухам, без взятки и за руль не посадят… Ладно. Допустим, начал бы за ней ухаживать парень с машиной… Наташа даже прикрыла глаза, и умозрительный образ почему-то приобрёл волнистые волосы, ухоженные усы и мальчишескую улыбку. Когда облик с необходимостью довершили очки, Наташа поняла, что навоображала себе покойного Листьева. Или, тоже не лучше. Самого, «Смерть Погонам» и прочая, и прочая. Эгидовского красавца шефа. («Наташечка. Значит, так…») Электричка затормозила, толпа разом выдохнула и уплотнилась, поскольку в Шушарах тоже люди живут и тоже по утрам иногда едут в город. Наташа вернулась мыслями на грешную землю и тут обнаружила, что мужчина, которого прижимало к ней сзади, решил, оказывается, не терять времени попусту. Наташа зашипела на него, а когда это не помогло – озлилась и решительно пнула кроссовкой, как научил бдительный Коля. Ноги сзади были самые разные, но возмущённых воплей не последовало. Значит, попало по заслугам.
