Я выбираю наименее вычурную карточку «Поправляйся!» и пишу:
Дорогой Себ,
Желаю тебе скорейшего выздоровления!
Фикси
Я расплачиваюсь за орхидею и спешу к больнице. Угораздило же меня забыть про перчатки! На улице хоть и не «снежный апокалипсис», но все-таки морозно. Пока я добираюсь до цели, ветер срывает с орхидеи несколько ракушек-лепестков. Черт меня дернул обычный целлофан не попросить.
Ладно, неважно. Я у цели.
Прижимая к себе орхидею, я подхожу к справочной и выясняю, что Себ на четвертом этаже. Влезаю в переполненный лифт. Сердце гулко колотится, а руки почему-то становятся влажными.
Я же все правильно делаю?
– Ноа! – кричит какая-то женщина. – Не трогай цветок этой леди!
Я оборачиваюсь и с ужасом вижу, как какой-то карапуз, сидя на руках у матери, с победным видом сжимает в пятерне пучок лепестков.
Черт. Что он натворил?! На цветке теперь всего с полдюжины лепестков.
Я отодвигаю цветок от греха подальше и с тревогой осматриваю его. Все в порядке. Орхидея по-прежнему красивая, только теперь совсем минималистичная.
– Извините, пожалуйста! – сокрушается женщина. Я замечаю гипс у карапуза на ножке. Не буду же я в больнице скандал учинять!
Я улыбаюсь, заверяю, что все в порядке, и прижимаю к себе цветок обеими руками, пока лифт не доезжает до четвертого этажа.
Моя решительность тает с каждым шагом. Сдавливает горло, ноги становятся ватными. А вдруг… А может… А если он… В голове проносятся такие устрашающие картины, что хочется дунуть отсюда и все забыть.
И все-таки я тащусь вперед, спрашиваю, где Себастьян Марлоу, и иду к его палате. Там четыре койки, он на самой дальней. И она полностью отгорожена занавеской.
– Тук-тук, – лепечу я дрожащим голосом. – Себ, ты тут? Это Фикси.
Никакого ответа нет, и тогда я осторожно заглядываю за занавеску. Он тут. Спит.
Я смотрю на него, и от нарастающего ужаса все сильнее колотится сердце. Все лицо в синяках. Волосы на виске подбриты, он в бинтах, при виде которых у меня по коже пробегают мурашки. Одна нога в повязке подвешена на растяжке, но вроде бы никаких систем для обеспечения дыхания и всего такого. Меня немного отпускает, и я перевожу дыхание. Обошлось. Живой.
Еще одна причина для радости: он спит. Не придется с ним объясняться. А то что я ему скажу? Лучший план – оставить орхидею с открыткой и исчезнуть. Вообще из его жизни. Точно.
На цыпочках, стараясь не шуметь, я пробираюсь к его тумбочке. Прислоняю открытку к стенке – падает, к кувшину с водой – скользит. В раздражении передвигаю кувшин – черт, пластиковый стакан опрокинула…
Кое-как ловлю стакан, чуть не роняю орхидею, хватаюсь за нее, и стакан со стуком катится по полу. Себ открывает глаза.
Вот дерьмо!
С полминуты он пялится на меня так, словно ничего не может понять, а я не соображаю, с чего начать.
– Тебя зовут Себастьян, – наконец медленно выговариваю я.
– Это я знаю, – отзывается он, обводит взглядом палату, свою забинтованную лодыжку и, вспомнив что-то, слегка меняется в лице. – Точно. Ну да.
Некоторое время он молчит, а потом заглядывает мне глаза.
– Это же ты была? Ты «скорую» вызвала?
– Да, – признаюсь я. – Это я. Знаю, ты не хотел, но… Я же говорила – не могу я не пофиксить!
Я изображаю смешок, пытаясь скрыть неловкость.
– Обычно ничем хорошим это не кончается, но…
– Только не в этот раз, – медленно произносит Себ. – Плохо кончилось бы, если бы…
Он умолкает, и его лесные глаза темнеют, словно ему не хочется делиться своими мыслями вслух.
– Вот я и пофиксила. – Я снова наигранно улыбаюсь.
– Да. – Себ снова смотрит на меня и вдруг меняется в лице. – Извини! Где мои манеры? Садись, пожалуйста!
– Спасибо, – смущенно бормочу я и присаживаюсь на пластиковый стул для посетителей. – Ах да. Это тебе.
Я протягиваю Себу орхидею, которую держала все это время мертвой хваткой. И с ужасом понимаю, что сцапала я ее за цветы, и все лепестки остались в моей ладони.
И Себу я вручаю горшок с голым стеблем.
– Надо же, – говорит Себ, в замешательстве разглядывая палку в горшке. – Как мило.
Даже теперь он сама вежливость! Я этого не вынесу.
– Тут должно быть вот это. – Я разжимаю ладонь и протягиваю ему смятые белые лепестки. – Это орхидея, просто пара неприятностей приключилась… А вообще она такая.
Я пытаюсь приладить лепестки на место, но роняю то один, то другой, а Себ покусывает губы, сдерживая смех.
– Да нет, правда красиво! – говорит он, перехватив мой взгляд. – В смысле, было красиво. Я вижу.
– Может, новые вырастут… – без особой надежды лепечу я.
– Наверняка. Я буду ее поливать. – Себ поглаживает цветок, а потом, глядя в сторону, бросает как бы между прочим: – Ты мне жизнь спасла.
Я вздрагиваю. Да, «скорую» я вызвала. Но жизнь здесь при чем?
– Нет, что ты, – говорю я.
– Ты спасла мне жизнь, – повторяет Себ. – И я хочу тебя поблагодарить.
– Да не спасала я, – бормочу я в смятении. – Честно. Все, что я сделала, – это по телефону позвонила. Думала, тебе нужна медицинская помощь. И только. Это же пустяк. Иначе кто-нибудь другой бы «скорую» вызвал. Тебе воды налить?
– Мне так сказали, – говорит Себ, не клюнув на наживку. – Если бы ты не позвонила, меня могли и не найти в той аллее. Меня завалило мусором. Я мог сам не очнуться, а ночь выдалась одна из самых холодных в году. Переохлаждение. Люди каждый год от этого гибнут. – На его лице появляется какое-то странное выражение. – А ты меня спасла. Так что еще раз спасибо.
– Да я только… – От волнения у меня покалывает щеки. – Кто угодно бы…
И не выдерживаю:
– Так что произошло? Ты же держался, по телефону говорил. Как ты потом отключился?
– Эти парни вернулись, – говорит Себ. Его передергивает от тяжелых воспоминаний. – Или какие-то другие. Как говорится, застали меня врасплох. И вырубили.
Я не знаю, что на это сказать. Смотрю на бинты, и на глаза наворачиваются злые слезы. Он же хороший человек! У кого рука поднялась?
– Короче, я в долгу, – усмехается Себ.
– Ничуть.
И я улыбаюсь в ответ. Насколько легче, когда он не такой серьезный!
– В долгу, и еще как, – упирается он. – Хотя один бог ведает, как я рассчитаюсь.
– Ну, угости меня выпивкой, – пожимаю я плечами. – Я девушка не из привередливых.
