– Я хотела сказать… я сожалею, что сегодня утром… Я не хотела вам противоречить.
– Не надо сожалеть. Вы хорошо сделали, что высказали свое мнение. Может, я действительно ошибаюсь, что одни только живописцы проходят через стадию автопортрета.
– Нет, нет, вы не ошибаетесь. Никак.
– …
– Вы ведете занятия просто замечательно. Ваша увлеченность прямо заражает. Меня вы вдохновляете.
– Спасибо.
– Я…
– Да?
– Я не хочу злоупотреблять вашим временем, но…
– Я вас слушаю.
– Мне бы очень хотелось узнать ваше мнение о моих работах.
– Вы хотите, чтобы я зашел к вам в мастерскую?
– Да, для меня это было бы очень важно.
– Понимаете… Обычно я этого не делаю, чтобы не вмешиваться в работу коллег. Но раз вы сами просите, почему бы и нет.
– Спасибо, большое спасибо. Я завтра буду в мастерской весь день.
– Очень хорошо, я постараюсь зайти.
Камилла испытывала изумление. Надо же, посмела обратиться к нему с такой просьбой! Вообще-то, она думала об этом уже давно. В Академии были очень хорошие преподаватели, но ей хотелось узнать впечатление специалиста по истории искусства. Его мнение значило больше, чем мнения других. Камилла чувствовала, что находится на одной волне с ним – и интеллектуально, и эмоционально. Антуан понял, какое значение приобрел в глазах студентки, и потому не мог отказаться. Сегодня она вела себя совсем иначе, чем раньше, можно сказать, появился новый вариант Камиллы. Она его то и дело удивляла, и это вызывало еще большее желание увидеть ее живопись.
26
В конце дня у Камиллы была назначена встреча с Софи Намузян
[32]. В кабинете, едва усевшись и вновь испытывая стыд, она быстро заговорила:
– Не знаю, что на меня сегодня нашло. Я выступила прямо во время занятий, перед всеми. А потом еще подошла к преподавателю. Он, наверно, решил, что я сошла с ума. Я с ним так свободно говорила, просто сама себя не узнавала. Как будто это не я была.
– Нет, Камилла, это были вы, – почти сухо ответила Софи. – Я уверена, что несколько лет назад вы были именно такой – высказывали вслух то, что другие думают про себя.
Камилла не знала, что ответить, и залилась слезами. Как давно она не плакала! Со слезами пришло освобождение. Камилла плакала, потому что эта женщина сказала правду. Камилла вновь стала такой, какой была когда-то, словно проснулась после долгого искусственного сна. Да, конечно, это она – свободная в суждениях, не зависящая от чужих мнений. И плакала она не от грусти; наоборот, сейчас все снова стало возможным. Камилла сказала несколько слов о своем темпераменте, поделилась какими-то воспоминаниями. Ей вновь было легко говорить.
Возврат к далекому счастливому прошлому вызвал у Камиллы непреодолимое желание рисовать. Дома она достала большую тетрадь, купленную на прошлой неделе, и, улегшись на кровать, принялась делать наброски. В них отражались воспоминания детства: вот на Рождество мама рассказывает ей об ангелах; вот они на кладбище у могилы преждевременно умершей тети; Камилла переносила на бумагу то, что всплывало в памяти невольно, непреднамеренно. Прошлое возвращалось, смыкаясь с настоящим. Разлом во времени исчезал. Этим утром действительно произошло нечто важное. Ее внезапная раскованность была не случайной. На сцену выступила прежняя, настоящая Камилла.
От мыслей о себе самой она перешла к мыслям о преподавателе. Она вспоминала, что он говорил о разных художниках, и сама удивлялась тому, что помнит все это практически дословно. И вообще он как будто оживал у нее перед глазами, становился персонажем картин. На некоторых набросках его лицо словно бы выражало сожаление. Камилла рисовала человека, который испытывает трудности в общении с самим собой. Но она так чувствовала. Постоянная скрытая грусть. В других случаях она старалась выразить его мягкость и доброжелательность. Она видела, что он к ней особенно внимателен. Да, так оно и было. Антуан угадывал ее возможности и хотел помочь ей как можно лучше.
27
Как договаривались, назавтра в конце дня он зашел в мастерскую. Бросил взгляд на работы других студентов – все они с ним почтительно поздоровались. Почему он раньше сюда не приходил? Считал неудобным вмешиваться в чужую область? Какая чушь! Ему же не раз говорили, и вот совсем недавно Камилла, что его лекции могут сильно повлиять на эволюцию художественного стиля. В сущности, было очень приятно осознавать свою причастность к расцвету творчества всей этой молодежи.
Подойдя к Камилле, он увидел, что она сидит возле мольберта. Ему показалось, она предвидела, что он придет именно сейчас, и ждала его. Рядом стояла законченная картина – ее автопортрет. У Антуана возникло странное впечатление: он словно встретился с двумя Камиллами. Не поздоровавшись, он сразу принялся пристально разглядывать работу. Лицо на портрете хранило нейтральное выражение, но взгляд был как будто направлен прямо на собеседника. На какой-то момент этот взгляд подействовал на Антуана гипнотически, настолько он был упорен и пронзителен. Но его силу смягчал нежный лиловый контур.
Некоторое время Антуан продолжал стоять перед портретом, который сразу же показался ему удивительно своеобразным. Камилла первая нарушила молчание:
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, прошу прощения. Ваша картина произвела на меня очень большое впечатление, правда.
– Я ее написала для вас. В связи с вашей теорией я решила, что мне нужно сделать автопортрет.
– Ах… спасибо.
– Честно говоря, я и раньше писала автопортреты. Что странно – эти рисунки у меня самые безличные. Я нарочно себя рисую не такой, какая я есть. Совсем другой.
– Понимаю… А почему у вас тут лиловый?
– Это цвет радостной меланхолии, – ответила, улыбаясь, Камилла. Она была так довольна, что он пришел, прямо-таки счастлива!
Антуан растерялся. Камилла была столь сильной личностью, что невозможно было сразу понять, как вести себя с ней. Она начала показывать свои работы, и Антуан решил вначале просто смотреть, не говоря ни слова. Тем более что на первый взгляд между рисунками не просматривалось никакой внутренней связи. Можно было предположить, что они создавались под влиянием самых разных импульсов и переменчивых настроений, вдохновлялись неведомыми случайностями. Но постепенно в них проявилась некая общность, некая объединяющая линия
[33]. Пожалуй, ее работы объединяло присутствие растительного мира; живая природа смягчала хаос мироздания. В каждом из ее произведений, даже самых мрачных, таилась надежда; чаще всего она угадывалась в изображении дерева или цветка.
