По возвращении она рассказала обо всем Ивану. Ему это напомнило парижские годы, и он словно вновь пережил прошлое, видя все глазами юной Камиллы. Энтузиазм девушки тронул и взволновал его. От нее исходил такой необыкновенный свет, что было непонятно, притягивает он взгляд или ослепляет.
Иван познакомился с Камиллой лишь несколько недель назад, но ему казалось, что день ото дня она меняется, словно творчество превращает ее во взрослую женщину. Когда она рисовала, он любил становиться у нее за спиной, приближался, чтобы направить запястье, и часто почти утыкался в ее волосы. Он давал указания чисто механически, рассудок в этом не участвовал, все его внимание было приковано к затылку Камиллы. Его охватывало все большее смятение. И как Иван ни старался его прогнать, сопротивляться желанию было невозможно. Иногда он клал руку Камилле на спину – чтобы исправить осанку, но там, где хватило бы прикосновения, его рука задерживалась надолго. Мало того, он себя убеждал, что для художника очень важна поза, – это чтобы можно было класть руку ниже талии. Теперь у Ивана было только одно желание – прикасаться к ее спине. Камилла, целиком сосредоточенная на своем деле, не сразу заметила, что жесты учителя становятся все более раскованными, поведение – все более двусмысленным. Нет, быть того не может. Он же гораздо старше и женат. Такой человек не подчиняется бесконтрольному желанию.
И все-таки вечерами она об этом задумывалась. Он так низко положил руку случайно или нарочно? Какая-то ерунда, всего несколько миллиметров, и вот уже доброжелательность перешла в неприличие? Почему она об этом вспоминает? Что-то ее смущало. Возможно, его слишком шумное дыхание? Он мог бы показать ей прием, не прижимаясь при этом щекой к ее щеке. Нет, абсурд какой-то… это прекрасный человек, он тратит время, чтобы помочь ей усовершенствоваться: он верит в нее, вкладывает душу в занятия, и ее он тоже должен направлять. Если бы он учил ее танцевать танго, контакт был бы в тысячу раз теснее, – так она старалась себя урезонить. А ей бы следовало догадаться, что от него нужно бежать.
11
Камилла отдернула занавески, и ее ослепило солнце, необычно яркое в это время года. Накануне она легла поздно: хотелось закончить картину, над которой она работала много дней и которую назвала «Рождение понимания». Это были первые образы, какие являются в начале жизни, – нечеткие, размытые лица (на нее все больше и больше влиял Фрэнсис Бэкон
[26], на этих лицах она писала обрывки случайно уловленных, едва понятых слов и фраз.
Она послала матери эсэмэску, прося разрешить в виде исключения не ходить в лицей, а поспать до урока рисования. Изабель ответила согласием, но в это время дочка, задернув занавески, уже снова погрузилась в сон. Она проснулась к полудню. Конечно, выспалась, но все равно чувствовала себя вялой. Очевидно, творчество, хоть и не требовало физического напряжения, не оставляло сил для других занятий.
Наверно, воображая себя художницей, она все же преувеличивала. По каждому поводу принималась теоретизировать. Сейчас она говорила, что имя ей дали в честь Камиллы Клодель
[27], хотя родители, скорее всего, ничего не слышали о такой. Или что-то узнали только после выхода фильма с Изабель Аджани в главной роли.
Камилле очень понравился этот фильм, она восхищалась эстетикой творческого безумия, завлекающего в лабиринт озарений. Порой она с трудом различала то, что видит вокруг, и то, чего ей хотелось, ее реальная личность сливалась с вымечтанной. В определенном возрасте все возможные проявления нашего «я» смешиваются и растворяются в угнетающей растерянности. Что-то представлялось совершенно очевидным, но тут же возникали неизбежные в творчестве сомнения. Одержимость Камиллы делала ее то счастливой, то глубоко несчастной.
Она поделилась своими сомнениями с Иваном, казалось, что ему все ее переживания знакомы. Когда двое понимают друг друга, это называется «говорить на одном языке». Не на том, который можно выучить, а на том, что основан на интеллектуальной близости или родстве душ. Этот язык нередко состоит из молчаний.
И этот момент как раз был моментом молчания.
Как всегда, Иван подошел к Камилле, чтобы направить ее руку. Он ждал этой минуты всю неделю, иногда впадая в ступор. В выходные Сабина даже спросила, что с ним, но он был не способен ответить. Обычно деятельный, он два часа просидел в оцепенении на диване в гостиной рядом с мольбертом ученицы. «Ну как, есть у нее талант?» – спросила Сабина, на что Иван, ни слова не говоря о своих подлинных впечатлениях, небрежно бросил, что да, девчонка способная. Он не хотел говорить о Камилле с женой, к чему ей это? Он же не спрашивает ее о пациентах – насколько тяжело те больны. Каждому свое. То, что происходит между ним и Камиллой, никого не касается. Это их мир. И пусть никто в него не лезет.
Ивана глубоко радовало восхищение Камиллы. Наконец-то его понимают. Потому что во всех остальных отношениях его жизнь была сплошной чередой неудач. Он преподавал рисование школьникам, которые считали его предмет бесполезным; большинство относилось с полным безразличием и к учителю, и к его знаниям. И таково же было отношение к нему коллег. На родительских собраниях Ивану подчас даже не давали слова, чтобы он мог сказать свое мнение о конкретном ученике. Мнение преподавателя изо никого не интересовало. Иван пытался оживить уроки, организовать экскурсию, устроить конкурс – тщетно, будто он становился человеком-невидимкой. Ему казалось, что даже жена презирает его работу. Она-то занималась конкретным делом – спасала жизни, облегчала страдания. А он что делал для блага человечества? Учил подбирать цвета. Так Сабина говорила вначале, шутки ради, но сейчас это перестало быть шуткой и перешло в презрение. И для нее, и для окружающих. Да, нужно смотреть правде в глаза: его презирают.
В первые годы работы он этого еще не испытывал. Все развивалось постепенно, пока окончательно не обесценилось то, что он преподавал, а значит, обесценился он сам. Иван начал толстеть; раз его не замечают, телу нужно занять больше места. Ему наверняка хотелось, чтобы жена поняла его состояние. Человек не прибавляет в весе ни с того ни с сего, но Сабина никак не реагировала. Когда он задал ей прямой вопрос, она удивилась. Она не заметила, как сильно он изменился. В конце концов Сабина извинилась за невнимание, но уж очень тяжело сейчас на работе. А вообще корпулентность ему к лицу. Вот так. К лицу, видите ли. Значит, больше ничего не имело значения. Если бы он потерял ногу, она тем же легковесным тоном, наверно, сказала бы, что скакать на одной ноге ему к лицу. И он продолжал объедаться. Тем более что один из коллег в лицее фактически повторил слова Сабины. То, что Иван поправился, ему к лицу. Коллега даже добавил: улыбчивые люди и должны быть в теле, это соответствует их натуре. Потому что Иван продолжал улыбаться. Постоянно. Никто не подозревал, сколько разочарований он перенес.
